Раз исполнить - значит дело свято. - Да и какой же я дурак, - в мыслях обругал он себя, - разве можно не исполнять повелений высшего начальства, - губоно? Так, значит надо!
И Азбукин принялся внимательно читать циркуляр. Губернский отдел народного образования извещал, что он высылает несколько равновеликих по духу (да, там было употреблено такое звучное выражение) библиотек для прочтения их шкрабами Головотяпского уезда за летние каникулы.
Азбукин пробежал заглавия книг. Их было 13. Тринадцать, - суеверно испугался Азбукин. Постепенно, однако, испуг его из мистического перешел в рассудочный. Эти 13 книг надо прочесть летом, когда шкрабам и законом и традицией полагается отдыхать от школы, от своих любезных воспитанников, от их самоуправления, кружков, разбитых стекол исписанных стен и т.д. А тут вместо отдыха, на! Положим, книжки-то не особенно увесистые, - одну Азбукин даже просматривал как-то, но всетаки.
Азбукин стал было уже успокаиваться, прибегнув к обычно, успокаивавшей его думе: и не такая еще беда может приключиться с людьми. Но в это время запущенная в тот же карман рука нашарила там... опять лист бумаги. На листе был обозначен тот же адрес, что и ранее, и та же начальственная надпись заведующего уоно:
исполнить
И трактовал этот лист тоже о переподготовке. Перечислялись здесь книги, которые Азбукин должен был изучить вслед за 13-ю и обнаружить знакомство с ними на осенних испытаниях. Это были: книга Меймана и других авторов.
II
Погруженный в уныние, Азбукин и не заметил, как к нему подошел служащий финотдела Налогов. Налогов был одет в добропорядочное демисезонное пальто. На голове его была шляпа, подобная тем, которые в прошлом году к празднику Интернационала получили все головотяпские комиссары. На ногах у Налогова были ботинки, но не женские, а мужские, и на ботинках лаком отливали новые галоши. В руках Налогов держал портфель, запиравшийся даже на ключ.
- Голопуп, - раздалось над самым ухом шкраба.
- А-а! Это ты! - воскликнул Азбукин и глубоко поджал под себя теткины ботинки, мешковато и неловко посторонившиеся ослепительно сиявших галош подошедшего.
Налогов был товарищем Азбукина по школе. Они вместе учились в городском училище и вместе окончили одногодичные педагогические курсы. Но Налогов не пожелал быть учителем - наставлять "всякое дубье", и начал служить в казначействе.
Одной из существенных черт Налогова была его любовь врать, и - в это вранье, в эту ложь он крепко затем верил. Его прижимали к стене, уличали, но он всегда настаивал на своем, да так твердо, так божился, что спорившие с ним не знали, что и думать: такой невероятный факт! Во время европейской войны, приехав с фронта, Налогов рассказывал неслыханное о своей отваге: выходило, что он с ротой задерживал неприятельский корпус. В начале революции он рассказывал, что был избран комиссаром энской армии, часто встречался и разговаривал за-панибрата с Керенским, и Керенский, обыкновенно, соглашался с ним. - Вы, Александр Федорович, не знаете нашего солдата, - предоставьте это нам, проведшим с ним целые годы на фронте в окопах. - Я, Андрей Иванович, всецело на вас полагаюсь, - отвечал Керенский, - за вами фронт, как за каменной стеной.
После октябрьского переворота, сильно перетасовавшего людей, оба товарища крепко держались насиженных мест: Азбукин - школы, а Налогов уфинотдела. До пришествия нэпа дела у них шли почти одинаково.
- Дохлое, брат, твое дело! - встречая Азбукина, язвил его Налогов.
- А твое разве не дохлое? - не без той же занозы возражал ему Азбукин, отхватавший три лета босиком по улицам Головотяпска, по целым неделям не видавший хлеба и питавшийся одной картошкой.
- Хорошо, вон, в милиции, в военкоме: там пайки честь-честью, - заявлял Налогов, кушавший в самое голодное время хлеб (и даже без примеси льняного семени). Босиком Налогов совсем не ходил: летом носил сандалии, - а зимой ходил больше в валенках. Обзавелся он также костюмом из домотканного крестьянского сукна и дубленым полушубком, а также хорошие одежды припрятал в места, хотя и не отдаленные, но надежные.
Налогов искренне считал себя за интеллигента. После октябрьской революции, среди интеллигенции стало модным ходить в церковь, а в губернском городе даже два доктора и один инженер приняли священный сан. Налогов охотно принялся за обиванье папертей церкви, куда раньше заглядывал чрезвычайно редко. - Мы, интеллигенты за бога, - распинался он на церковных собраниях, и головотяпские мещане прониклись уважением к Налогову настолько, что избрали его в церковный совет.
- Равенство, - говорил Азбукин с достоинством. - Голодаем, но все. Поголодаем, зато после будет лучше, - нашим детям, скажем.
Практичный Налогов, угощая его самогонкой, попрекал и укорял его не однажды:
- Брось ты слюни разводить! Жри.
С нэпом шкрабьи дела нисколько не улучшились. Правда, возникла как будто надежда на родителей. Но родители в школьном деле продолжали держаться - так было куда выгоднее - принципов военного коммунизма.
Той порой дела Налогова явно поправились.
Положение служащих уфинотдела с каждым днем улучшалось. Первым подарком нэпа было ниспослание сверхурочных, - оттого-то в помещении уфинотдела приветливо-туманно переливалось в сумерках электричество, при свете которого уфинотдельские барышни выглядели еще привлекательнее, чем днем. Вторым даром неба были премиальные. После него уфинотдельские барышни стали даже замуж выходить.
После этих-то сверхурочных и премиальных и ожил Налогов и постепенно совлек с себя одеяние эпохи военного коммунизма и облекся в старорежимную, извлеченную из-под спуда, одежду.
- Что это ты, Степа, на Пасхе не зашел? А? - укоризненно проговорил Налогов, отталкивая камешек блестящей галошей. - Да и вообще тебя не видно. Пойдем-ка ко мне сейчас.
Азбукин не отказывался. Ему хотелось в дружеской беседе хоть немного согнать с души своей грусть, навеянную разговором в отделе и бумагою, и думами о переподготовке. Шкраб зашагал рядом с Налоговым, и его ежившаяся щуплая фигурка, на фоне плотного и жизнерадостного Налогова, напоминала тот скелет, который в древнем Египте вносили в разгар пира, чтобы пирующие вспомнили о смерти.
Когда приятели огибали трактирчик Фрумкина, над дверьми которого провозглашала вывеска: - Вина русские и заграничные, - Налогов многозначительно подтолкнул Азбукина:
- А не зайти ли предварительно сюда? Только что получил премиальные.
- Нет, что ты, нет уж, едва ли не шарахнулся от него Азбукин. - Я тогда уж лучше домой пойду.
- Я пошутил, - рассмеялся Налогов. - А ты, брат, попрежнему скромник, - насчет трактиров ни-ни.
Азбукин, точно, никогда не любил трактиров. Не то, чтобы он не выпивал. Нет, он выпивал, выпивал один и за дружеской беседой в маленькой компании, не отказывался. Он помнил, что сам Сократ любил такие дружеские пирушки. Но трактир! Там много посторонних людей, много шуму, ссорятся пьяные, а шкрабья душа Азбукина была нежна и впечатлительна, как вечерняя звезда. Бог с ними уж, с трактирами-то, решил он раз-навсегда.
- Парикмахеришкой Фрумкин-то, помнишь, был? - указывая на вывеску, говорил Налогов, - небось и ты у него стригся.
- Нет, - сумрачно ответил Азбукин. - Меня тетка стрижет. Только, говорит, лишние расходы на этих парикмахеров.
- Тек, тек, - осудил Налогов.
Во дворе Налогова, когда туда вошли приятели, у самого крыльца, очевидно, ожидая корма, стояла корова. Налогов провел рукой по ее широкому лбу и любовно почмокал:
- Маша! Ма-а-шенька!
Шкраб, желая оказать внимание хозяину, тоже попробовал погладить Машу. Но оттого-ли, что корове не понравился шкрабий запах, - Азбукин часто спал не раздеваясь, - или еще почему-либо, животное резко закрутило головой, и несчастный шкраб легко почувствовал коровьи рога в кармане.