— Вы только посмотрите на эту гранд-даму! — Мэриам повысила голос. — Вы только посмотрите на нее! Она, видите ли, задержится в Вене!
От негодования Мэриам закашлялась. И розовые пятна выступили на ее желтых щеках. А Лизу нельзя было узнать. Только что плакала, жаловалась на судьбу — и вот вам: воплощенная надменность.
— А что? Что тут такого? — говорила Лиза. — Да, задержусь. И почему ты кричишь на меня? Если хочешь знать, то я… я тебе не верю. Я всем вам не верю! — Короткими кивками Лиза как бы пересчитала сестер. — Вы не обо мне думаете. Я не хочу вас обижать, мои дорогие, но все-таки скажу правду: вы сейчас думаете о себе. Вы больше всего на свете боитесь за себя и за своих детей. Не надо бояться! Ваши дети легко откажутся от меня, как мы в свое время отказались от Добы. А вы такие старые, что вам уже ничего не грозит. Я не скажу и того, что вы мне завидуете. Знаете, почему? Вы просто не знаете, надо завидовать мне или не надо. Так вот, у Добы, слава богу, есть деньги, и я как-нибудь потом приеду сюда на несколько дней, чтобы раскрыть вам глаза. Это пустые разговоры: кто-то вернулся оттуда, а кто-то проклинает тот час, когда уехал… Я сама, лично, увижу правду и поведаю ее вам. И тогда…
— Что ты там увидишь? Надо иметь глаза, чтобы вообще что-то видеть. — Вытянутая рука Мэриам очертила круг. — Ты здесь ничего не делала и только ждала выигрыша в сто тысяч с закрытыми глазами, ты и там не прозреешь.
Надя понимала, что Мэриам права: словно щепочка по волнам, Лейка просто плыла и плыла по жизни, а куда, зачем, не знала и, пожалуй, не хотела знать. Что поделаешь, Лейка такая.
— Почему, — спросила Надя, — ты, Мэри, так уверена, что Лиза там не найдет своего счастья? Все бывает на свете, и, может быть, Лизе наконец повезет…
— Повезет? — переспросила Мэриам. — Конечно, ей повезет, сестры. Она выйдет замуж за миллионера, ей опять станет двадцать лет, и у нее вырастет новенькая здоровая почка… Ты на это надеешься, Лиза?
— Я ни на что такое не надеюсь. — Лиза не смотрела на Мэриам. — Я только знаю, что там мне будет легко, а здесь я жила трудно.
— Нет, Лиза, нет! Это не ты, а мы жили трудно, — неожиданно для всех запротестовала долго молчавшая Фаня. — Я, Мэри, Надя, Сура — мы жили трудно. А ты, Лиза, ты… — Подыскивая слова, Фаня увидела перед собой ниточку и потянула. За ниточкой по скатерти побежала морщинка. Фаня ладонью расправила ее. — Да, мы жили трудно, а ты жила тяжело… Я так боюсь, Лейка, что ты везде найдешь свою тяжесть, — Фаня виновато, словно извиняясь перед Лизой, улыбнулась. — Ой, сестры, она таки найдет свою тяжесть везде… Только скажите, почему мы все время говорим о ней? Разве у нее юбилей? — Фаня чуть протянула последнее слово. — И она тоже говорит только о себе. А ей в такой момент можно было бы подумать и о нас. Как мы будем жить, как мы перенесем на старости лет, что нас уже не пять сестричек, а только четыре…
Каждая сказала свое, каждая сказала как умела. У Мудрой Мэриам уже не осталось ни власти, ни сил помочь Птичке. Добрая Надя была по обыкновению добра, а Фаня и в такую минуту осталась Справедливой.
Теперь сестры смотрели на Суру.
— Ты знаешь, Лиза, — Сура — Сердце облизала пересохшие губы. — Ты знаешь, Лиза, я вчера вечером пошла в гастроном. Ефим взял удочки и уехал на рыбалку, а я пошла в гастроном. В тот, который на углу, ты ведь знаешь…
Сура поймала удивленный взгляд Мэриам и послала ей успокаивающий жест: не торопи меня, Мэри.
— Итак, — продолжала она, — я пошла в гастроном за манкой, потому что Ефим любит утром манную кашу, как будто он малое дитя. И, ты знаешь, Лиза, я вошла в магазин и увидела, что там, где был бакалейный отдел, стали продавать какие-то соки-воды. Я спросила: а что, разве бакалейный отдел закрыт? Нет, сказали мне люди, его перевели вон туда… Ты знаешь, Лиза, я даже не стала смотреть в ту сторону, куда его перевели. Я просто пошла в другой магазин, где ничего не меняют, где все на своих местах, как я привыкла. Я пошла на другую улицу, хотя ты знаешь, как у меня болят ноги…
— Я ухожу. — Мэриам поднялась с тахты.
— Давайте прощаться, сестрички. — Голос Лизы звучал торжественно. — В девять часов будет такси, и мы с Вейсбурдами поедем на аэродром. А мне надо еще собрать целых три чемодана. Давайте попрощаемся хорошо, сестрички, потому один бог знает, увидимся ли мы еще на этом свете.
Она подошла к Наде, обняла ее и недвижно постояла несколько секунд.
— Будь здорова, Надя, самое главное — будь здорова. Никто не вернет нам молодости, а здоровье мы обязаны беречь сами, — сказала, оторвавшись от сестры, Лиза и пошла к Фане.