Она не знала, что самые бесконечные ночи и самые длинные дни у нее еще впереди.
ПЕРЕПОЛНЕННАЯ ЧАША
На садовый участок Буравцев собирался основательно — неспешно, с любовью. У знакомого мясника в полуподвале «Диеты» купил хорошей говядинки. Она, говядинка, кусалась — четыре рэ за кэгэ (деньги, естественно, из кулака в кулак, мимо кассы), зато на бензине Буравцев основательно сэкономил. Сосед, водитель автобуса, приготовил две полненькие канистры с семьдесят шестым и отдал, как он говорит, по себестоимости. В общем, вышло баш на баш, и это радовало Буравцева, хотя жмотом его назвать никто бы не мог. Вот и пиво ему обошлось по рублику, и бутылку он взял, совершенно не торгуясь. Зашел в таксопарк по соседству, вахтер сунулся: «Тебе чего?» Буравцев ответил: «Того самого, дядя». И тогда вахтер понял, кто он такой, и подбородком указал на разбитый таксомотор, уткнувшийся носом в потрескавшуюся бетонную стенку. «Знаю», — досадливо отмахнулся Буравцев и пожалел, что переоделся после работы: будь он в спецовке, никаких бы вопросов.
Пиво он еще раньше взял у Таньки из «Овощей — фруктов» — вынесла в черной дерматиновой сумке полдюжины, пошла на него животом вперед: все забыть не может, память, как у Каспарова. Однако Буравцев вежливо отстранился — для него все быльем поросло, а Танька помнит, но вроде бы не обиделась: вручив сумку с пивом, сказала: «Верни тару, не заиграй» — и показала растопыренную ладонь, а к ней приставила мизинец. С годами коммерция в ней осиливала чувство.
Шесть рубчиков, значит, Буравцев выложил Таньке. И пятнадцать — за «Сибирскую» — кинул в бардачок стоявшей у бетонной стенки машины. Кинул, не заглядывая в бардачок. Неудобно. Знал, что денег там навалом, многие сотни, поскольку в салоне валялись пустыми три ящика из-под водки, а в багажнике еще парочка уже ослепших. Только шестой, последний, на две трети серебрился зрачками целехоньких «бескозырок». Тут все по-джентльменски: и водка небалованная, и деньги копейка в копейку. Таксисты — народ гармоничный: это их товар, а они считать умеют и бьют разве что не до реанимации.
Взяв из багажника бутылку, Буравцев захлопнул крышку и вдобавок пристукнул ее кулаком — для контроля. А то, рассказал вчера один клиент, на компрессорном из-за небрежности и обыкновенной спешки случился крупный прокол с материальными и моральными последствиями. Там, на компрессорном, держали коллективную водку в противопожарном шкафу ремонтных мастерских. Естественно, под запором. У каждого члена коллектива свой ключик. Открываешь — без свидетелей, понятно, — а там имеется все, что надо, включая стакан, крупно нарезанный огурчик и тарелочку для денег, откуда, кстати, можешь взять себе сдачу. Кто пополняет шкаф продукцией, когда забирают оттуда выручку, никому не известно. Да и не рвутся люди к разгадке этой тайны. Главное ведь что? Удовлетворить свои потребности. И вот какой-то там разгильдяй принял дозу, хрустнул солененьким и побежал на рабочее место, позабыв закрыть противопожарный шкаф…
Августовский вечер был жарким и влажным. На улице лучше бы и вовсе не дышать. А в затененной шторами квартире Буравцев бегал босиком по комнатам — и ничего, не потел. Он заглядывал в список, который оставила на кухонном столе Зинаида, и кидал в клетчатую венгерскую сумку на молниях разнокалиберные тряпки: Зинаидины, дочкины и мужские — свои и сына. Зинаида сорок четвертого размера, второй рост, вон рожала дважды, абортов сколько было по молодости, а все как змейка. Но дети пошли в него. Колька в семнадцать с гаком допризывных тянет целый центнер. У него уж брюхо через ремень в землю смотрит. В пэтэу и микрорайоне Колька царь и бог: подарит с правой. — не встанешь. А у Вальки в тринадцать еще детских годков грудь поболе, чем у матери. Да и все остальное тоже. В клуб Русакова на аэробику не приняли. Зато с осени самбо станет заниматься в «Локомотиве» — один клиент твердо пообещал.
Квартира — три комнаты и просторная кухня — каждым углом, каждой вещью радовала глаз Буравцева. Обстановка в спальне — белая; телевизор — «Панасоник»; к нему — голландская дека для просмотра видеокассет вредного той же Вальке содержания. Впрочем, у дочери свои игрушки: стереофонический «банан» ровно за тысячу и барахла отдельный шкаф.
Мотаясь по квартире, собирая заказанные женой вещи, Буравцев задергивал поплотней шторы, разглаживал накидки, просто так — для удовольствия — касался ладонью занавесок. Все эти тряпочки были не простыми — их делал по спецзаказу очень, говорят, талантливый художник, лауреат в двадцать четыре года. Но сначала лауреат притащил к ним в мастерскую с помощью «технички» своего «запорожца» в таком виде, что его в приличном месте и под пресс для вторичного металла постеснялись бы сунуть. А Буравцев поднял калеку на колеса и преобразил. Конечно, пришлось повозиться. Зато теперь на окнах в его квартире не ширпотребовские лоскуты, а самый настоящий батик, произведение искусства. Так что никто никому не должен, и у них с лауреатом полное взаимное удовлетворение.