То не выдумка, а правда,
и случилось этим летом:
у старухи на базаре
на шарах воздушных, детских,
улетели в небо деньги...
***
Старость, милые, — не радость.
С каждым годом бабке Фиме
тяжелее печь и стряпать,
полоскать белье на речке,
разводить гусей и уток,
кур и свинок крючкохвостых.
И совсем уж не под силу
управляться ей с Бурёной:
чистить каждый день коровник,
утром, вечером и в полдень
молоко доить в ведёрко,
разливать по разным кринкам,
чтобы каждую субботу
отвозить на рынок в город
масло, творог и сметану.
Нет помощников у .Фимы:
Зять-матрос в далеком море,
дочка служит на трамвае,
и живут в деревне с- бабкой
только внуки: Оля с Мишей.
Оле— шесть, четыре —Мише.
Оба тянутся к работе,
помогают —и не просишь,
да подмога велика ли
от бессильных малолеток...
И задумала старуха:
„Хоть и жалко мне Бурёну,
хоть ребята рёв подымут,
а придётся нам, пожалуй,
распрощаться с белобокой".
Встала Фима на рассвете,
убрала Бурёну чисто,
подоила со слезами
(кто не плачет пред разлукой?),
и оставив колокольчик
на забаву Оле с Мишей,
повела на скотный рынок
безответную корову.
А ребята спали крепко,
не видали, не слыхали,
как в последний раз любимка
со двора ушла с мычаньем...
Сколько , здесь скота на рынке!
Козы, лошади, коровы,
бык с кольцом, продетым в ноздри,
свиньи толстые, как бочки,
и кудрявые овечки,
робко сбившиеся в кучу.
Вот теленок ищет матку
и мычит, как будто плачет.
Длинноногий жеребёнок
на ходу прильнул к родимой
и сосет свой завтрак жадно.
Поросята с перепугу
так визжат в мешке дырявом,
словно их уж стали резать.
Суета и крик и давка!
Тот продаст, а этот купит,
и немало ходит праздных,
особливо ребятишек.
Всех ловчей в толпе ныряют
и на всю горланят площадь
продавцы напитков, лакомств.
Только слышишь: — квасу, квасу!
Пирогов горячих с мясом!
Пышки, свежие баранки!.,
запасайтеся, гражданки!
Приплелась с Бурёной Фима,
села с краю в ряд коровий,
ждет-пождет, чтоб подвернулся
подходящий покупатель:
нескупой и несердитый,
для Бурены не обидчик.
Посчастливилось старухе —
дожидалась не напрасно.
Молодой пришел, рабочий, —
жил он тут же, у заставы,—
оглядел Бурёну зорко,
посмотрел у ней и зубы,
по крутым бокам похлопал
и сказал: — люба, не скрою!
коль не станешь дорожиться,
по рукам ударим сразу...
Шестьдесят спросила Фима,
а сошлися на полсотне.
Сосчитала бабка деньги
и дрожащею рукою
в рот сует Бурёнке булку
и кусочек сахарочку,
что в кармане завалялся.
Увели. Стоит старуха,
будто сделана из камня.
Уж Бурены и не видно,
да отвесть глаза нет силы,
и не слушаются ноги...
Долго так бы простояла,
но помог пустяшный случай.
Как-то вдруг пред Фимой вырос
продавец шаров воздушных.
— Вот шары для ребятишек!
Не слиняют и не лопнут.
По двугривенному штука,
а побольше, те дороже!..
Оглушил крикун старуху.
— Ишь, диковина какая!
Век такой и не видала.
Дай-ка мне пузырь для внуков,
да покраше, покрупнее,
и тянул бы выше к небу.
— Уж брала бы сразу пару.
Что делить один на многих?
Уступлю пятак, не жалко...
Сам бечевку вниз потянет
и припустит, будто дразнит.
Так и быть, давай уж пару.
Знаю, внуки встретят с плачем,
так пускай найдут утеху.
И разносчик, ловко чикнув
две натянутые нити,
привязал к шарам надежно
нитку крепкую в два метра.
— На, бери, не улетели б,
ветерок то дует резвый.
Что ты, милый, разве можно?
Я не дитятко какое.
Вот сверну-ка деньги в трубку,
накрест ниткой обмотаю,
узелок стяну потуже,
так-то будет повернее.
Бодро двинулась старуха,
то себе под ноги смотрит,
то глаза подымет кверху
и смеется тихим смехом...
Тут-то и стряслось несчастье,
да такое—молвить страшно.
Верховой навстречу ехал,
озорной мальчишка, вздорный.
Разогнал он лошадёнку,
глядь! —у ней под самой мордой
заглядевшаяся Фима.
Паренек как гаркнет: —вправо!
Сторонися! Прочь с дороги!
Обомлела бабка. Грудью
подалась назад невольно,
кверху вскинула ладони,