Тихий замер на несколько секунд, разочарованно наклонил голову, но одобрительно кивнул.
— Может и так. Пусть все идет свои чередом, — задумчиво повторил он. — Ладно! Может завтракать?
— Да, — согласился Адам. — Здесь, конечно, хорошо, но дома лучше, или просто есть охота?
Последние слова он произнес чуть ли не шепотом, себе под нос. Тихий казался ему хорошим человеком. Было бесчестным беспечно пользоваться его добротой и даже не иметь возможности дать ответа на волнующий его вопрос. Как-то неловко получалось, как-то грубо.
Тихий его внутренних угрызений совести не замечал. Он развернулся спиной и одним махом вылез из купели. Лишь сейчас Адам заметил, что широкая спина Следопыта была обезображена ничуть ни меньше груди. Среди всех шрамов выделялся один широкий и длинный, обвивающий талию, словно пояс. Адам сначала подумал, что ему показалось, что это и не шрам вовсе, а просто тень, причудливо упавшая на спину. В сумраке и не такое может увидеться, но нет — не показалось. Следопыт, будто читая мысли, дожидаться вопросов не стал, и сам начал говорить.
— Это отметины моих соплеменников — Следопытов Восточных пустошей. Давнее дело.
— И за что это так свои своих же бьют?
— За нарушение правил. У Следопытов дисциплина должна быть показательной. Чтобы ее достичь за любую провинность наказывают строго.
— Никакое преступление не может оправдать таких пыток. Это бесчеловечно!
— Больно сердобольный ты, Меченый. И, видимо, мало понимаешь в человеческой натуре. Разреши сегодня людям делать, что они захотят, и завтра весь мир захлебнется в крови. Я не держу обиды на офицеров, что оставили мне эту отметину. Знал, на что иду. Сам сделал выбор.
— И, что же ты совершил?
— Совершил? — Тихий грустно усмехнулся и накинул рубашку. — Выступил против обряда. За это и был награжден. Нарушать признанные правила нельзя, за любое нарушение есть цена. Вот и я не сдержался — пришлось бежать с позором, без чести.
— Так ты не изначально был Капером?
— Нет, куда там! Моя Родина очень далеко.
Адам задумался.
— А как ты пережил день Обнуления?
— Там и пережил, но это долгая история.
— Я весь во внимании!
— Ну, если настаиваешь…
Тихий потер густую бороду.
— Родился я в Федерации, в небольшом городке на Урале. Где родился, там и рос. Отец мой — майор разведки, мать — старший лейтенант. Городок наш был военным, засекреченным. Даже попасть к нам можно было только через кордон. В День Обнуления, по тревоге, все мы из городка спрятались в бункере. Все было отработано сотни раз. Часть наша была одна из самых подготовленных, так что справились быстро. Там закрылись и стали сидеть. — Тихий накинул плащ и посмотрел на Адама, что все еще сидел в купели. — Ты идешь?
— Да-да, конечно! — спохватился тот, наскоро набрасывая одежду на мокрое тело. — Ты не обращай внимания. Что дальше было?
— Ну, сидели, — продолжил он. — В сорока километрах от нас прилетела ракета. Ядерная. Выходить долго на поверхность никто не хотел. Запасов хватало, и просидели мы там безвылазно четыре месяца, а потом и вылезать начали. Я-то не дергался — понятное дело, а вот вояки бегали.
— И что снаружи? Все разрушено?
— Снаружи все стояло. Только подстанции не работали. Связи не было, света за стенами бункера тоже не было, в окольных деревнях людей даже не было. В общем, ничего лучшего не решили, чем остаться жить в бункере. Он стал для нас настоящим домом. Нас в бункере почти две тысячи было, большинство военные. Уклад прижился наиболее распространенный — по военному образцу. Там и школу организовали, и больницу, и прочее. Меня, как и других детей, военные взяли под крыло, обучили всему, что знали сами. Так я и рос.
— Наверное, сложно было?
— Знаешь, не сказал бы, ко всему привыкаешь со временем. Я вот в двенадцать лет в рукопашном бою уже не уступал сержанту, в тринадцать начал ходить в рейды. Вроде две тысячи людей, а рук все равно не хватало. В рейдах уже увидел жизнь, со всеми ее извращенными сюрпризами. И людей без кожи видел, и живность разную, опоганенную радиацией и дикостью. Только тогда понял, что прошлой жизни больше нет. Потом жизнь совсем быстрой стала. В пятнадцать лет я бегал по местности наравне со спецназом, был одним из лучших. Уже на то время нас называли Следопытами Восточных пустошей. Почему? Местность знали хорошо, транспорт берегли. Делали рейды далеко за пределы своих территорий. Мы долго никого организованного найти не могли. Редкие путники попадались. Чаще разбойники, насильники, убийцы — один черт знает, откуда повылезали. Гнилая натура, видать, давно ждала шанса вырваться на волю. Их мы, конечно, в расход. Не хорошо таким землю топтать. Не любили мы их, а за свою землю ответ держали. С организованной группой встретились только на третий год. Нашли сразу две. В ста километрах от нас почти были.