Но если сестра ушла в сторону, оставив свои советы до лучших времен, то Алёна всегда напоминала мне, где я, а где Виктор. Мы больше не дрались после неудачных пробежек по коридорам, хотя руки так и чесались пару раз дать подзатыльник — или ещё что похуже — моей нерадивой однокласснице. Зуб даю, она хотела того же самого. И наши перепалки оставались с самого детства и шли за нами до конца школы. Мы не менялись. Даже наш зомби-класс, как я его окрестила со всей искренностью, с годами никак не переменился.
Мы взрослели, взрослел и Виктор, который был старше нас. Становился всё более умным и красивым, и Алёнка все сильнее пыталась задеть меня этим.
— Мне жалко на тебя смотреть. Вокруг него вьются такие красивые девушки из богатых семей, а ты думаешь, что он посмотрит на тебя, — говорила она язвительно и крутилась рядом со мной уже не только по утрам.
Ближе к концу девятого класса Алёна стала лезть ко мне, будто предчувствуя неладное. Ей больше не хватало времени перед учебным днём высказать всё, что она обо мне думает. После каждого звонка с урока она приближалась ко мне и начинала крутить свою заевшую шарманку. Иногда одноклассники поглядывали на нас с каким-то отвращением, будто бы мы та скандальная семейка, создающая слишком много помех их размеренной безучастности, да и учитель, сидевший за столом, тоже был не рад наблюдать за этими спорами; но, спустя неделю этих шумных разборок, все просто стали воспринимать их, как что-то само собой разумеющееся, и я осталась без защиты (которой, по существу, никогда и не было), принимая выпады Алёнки.
Я не понимала, какое дело Зубровой до моих чувств, и вообще, что смешного она в них находила. Скажите мне, разве любовь — это смешно? Разве любящий человек не может получить хотя бы долю уважения за свои чувства? Особенно, когда они чисты, невинны и искренны? Наверное, я плохо понимаю этот мир, и дело даже не в Алёне, ведь есть люди, которые действительно высмеивают проявление любви у других людей, в особенности, когда их любовь невзаимна и имеет столь разные социальные статусы. А всё потому, что всем радостно от того, что другому человеку плохо. Что-то такое, вроде злорадства. Не только у детей так происходит, но и у взрослых тоже, ведь взрослый — это вчерашний ребёнок.
— Завидуешь, что вокруг тебя не вьются красивые девушки? — хохотнула я.
— Ну ты и дура, конечно — земля тебе пухом!
— Пух у тебя в заднице, поняла? — я пихнула её от себя, но не так сильно, чтобы это не вылилось в очередную драку, просто она начинала вторгаться в моё личное пространство. Зуброва тихо выругалась и зло смотрела на меня. Но без ненависти. Как бы я её ни оскорбляла, она никогда не могла разозлиться на меня по-настоящему, и я не понимала почему.
— У тебя не руки, а грабли!
— Ого, какое оскорбление! У меня прям глаза запотели, — сыронизировала я, закатывая глаза. — Отвечая на твою первую фразу про то, что Виктор может на меня посмотреть, то отвечу тебе великодушно — ничего я не думаю, Зуброва. Я делаю то, что считаю нужным. Пока во мне есть уверенность и надежда, я продолжу двигаться дальше.
— А ты уверена, что ты двигаешься дальше? — её язвительность мигом куда-то делась, на место пришла серьезность и напряженный взгляд. Я даже немного опешила от этого.
— Я уверенна. Надежда и вера не может останавливать человека. Не может быть такого.
Алёна изумленно уставилась на меня, явно пытаясь переварить эти фразы в своей голове, а я лишь пожала плечами, отворачиваясь от неё всем телом и присаживаясь за свою парту.
— Солопина, Солопина, мне тебя жаль. Ты действительно дура. Не того ты любишь.
— Не тебе приказывать, кого мне любить. Не знаю, как у тебя, но мои чувства не подвластны этому. Однако я не могу тебя ненавидеть, хоть ты и издеваешься надо мной постоянно, — она недоуменно посмотрела на меня, и я самодовольно улыбнулась. Мои слова несли в себе долю правды, но говорила я так лишь для того, чтобы она хотя бы сегодня отстала от меня. — Да-да, не удивляйся. Я правда не смогу тебя возненавидеть. На самом деле я и не сердилась вовсе, просто знай об этом. Когда твой помойный рот не несет оскорбления, а нравоучения насчет Виктора, то ты становишься похожей на мою сестру. Ты пытаешься изменить того, о ком волнуешься. Но как изменить человека, когда он этого не хочет?