Сестра выжидающе смотрела на меня таким понимающим взглядом и тоскливо нахмурилась.
— Так мне её выбрасывать? — переспросила она почему-то снова, и я отрицательно помотала головой.
— Нет. Погоди минуту…
Мне даже не стоило смотреть на Яну, чтобы понять — она лукаво улыбалась. Я взяла эту книгу из её рук и переворачивала страницу за страницей, вглядываясь в каждую букву, чувствуя запах уже не только папиного кофе, но и старых страниц; и это дало мне спокойствие, отчего я с благодарностью посмотрела на сестру. Яна прекрасно знала о моей слабости и трудности расстаться с тем, что мешает двигаться дальше, но она сделала вид, что ничего не замечает. Только чтобы не смущать меня.
— Девочки, идите завтракать! — мы услышали ласковый голос матери. Сестренка подошла ко мне сбоку, обняла за плечи и поцеловала в висок, и в моём сердце зародилась нежность, от чего вдруг захотелось заплакать.
— Пойдём, зая, от этой внеплановой уборки я проголодалась.
— Постоянная ненасытность у нас с тобой в крови, — ответила я.
Мы обе посмеялись и в обнимку последовали на нашу маленькую кухню, где нас ожидали любящие родители, тёплые булочки с клубникой и папин кофе.
В ту субботу я решила ещё на какое-то время сохранить свои «Цветы надежды».
По крайней мере до тех пор, пока я не созрею окончательно.
Глава 1. Виктор Зорин
Все свои девять лет учебы я провела в литературном классе, имея в расписании лишь пару предметов математического цикла. Среди моих одноклассников было больше девочек, чем мальчиков, и это поддерживало стереотип, что парни всегда предпочитают точные науки. Я чувствовала себя уютно, так как в нашем классе не было никакой травли, лишь легкие перепалки и не более. Никто не кучковался в группы, каждый был сам по себе. От этого я с каждым годом удивлялась всё сильнее. В классе 20 человек, а никто друг с другом на переменах не переговаривается, никто ни с кем дружбу не ведет. Однако кое что нас объединяло. Весь мой класс, да и я сама, были далеко не из самых богатых семей, потому между нами никогда не возникало финансовых предрассудков; не было и несчастных изгоев, коротающих время где-то в самых дальних уголках школьных коридоров, не было зависти, потому что завидовать друг другу нечем. Тишина, скука и какая-никакая, но идиллия.
Я приходила в школу, садилась за последнюю парту первого ряда (потому что за последними партами всегда солнечно) и почти ни с кем не говорила, а лишь выполняла добросовестно свою работу; пусть с помарками и ошибками, зато всегда с любовью к литературе и русскому языку и с ненавистью к математике. Возможно, я даже счастливо и слишком по-глупому улыбалась, когда писала сочинение по поводу моего мнения о стихотворении Тютчева «Есть в осени первоначальной» или когда делала проект по творчеству Тургенева. Замечательный мужик, кстати, один из немногих адекватных личностей того времени.
Не знаю, как выразить эти чувства, но я ощущала себя на своем месте. Я уже знала, чем занять свою оставшуюся, возможно очень долгую жизнь. Главное занять бюджетное место на факультете филологии стараться как можно усерднее.
Но по всем законам подлости мою тихую школьную жизнь омрачала огромная чернильная клякса, и звали эту кляксу Алёнка Зуброва. Каждое утро, ровно в 7:45, эта прилизанная блондинка с омерзительным болотным оттенком глаз, со своей неизменной ухмылкой приближалась ко мне и начинала такой привычный для меня диалог:
— Что, Лера, всё ещё безуспешно бегаешь за парнем? — облокотившись рукой о парту, чуть склонив голову, спрашивала по обыкновению Алёна, наматывая второй рукой локон своих белокурых волос. В этот момент до жути хотелось выдернуть эту назойливую прядь из её головы — лишь бы только она замолчала!
О, как же эта фраза раздражала меня раньше, буквально до состояния бешеной ярости, но так продолжалось ровно до того момента, когда я научилась парировать ей.
— А как поживаешь ты и твоя прямая извилина? — спрашиваю я с такой же ухмылкой и вижу на секунду возникшее дружелюбие в её взгляде. Очень странная особа.
— Это уже становится нашей миленькой традицией, не находишь?
— К чёрту! Избавь меня от такой традиции, а то быть с тобой оригинальной слишком утомительно.
— Не могу. Уж слишком ты мне «нравишься», — на последнем слове она пару раз загибает пальцы, изображая условные кавычки — мол, такая вот ирония — и прежде чем гордо уйти, без ухмылки и всякого дружелюбия бросает: — Нашла за кем бегать, дура набитая!