Троллейбус распахнулся во все двери, и толпа, топорщась оголенными нервами, рванула в снежную кашу, скользя, ругаясь и поминая Бога. Салон судорожно пустел, давая возможность рассмотреть себя до конца. Многие, конечно, остались, потому что впереди было еще несколько важных остановок – например офтальмологическая клиника. А конечной был рынок.
Только тогда у Евгении появилась возможность рассмотреть ту точку, откуда начался скандал. Она неохотно глянула туда и увидела, что ни мужчины с тяжелыми сумками, ни девушки уже не было, а на сидении, сумрачно копаясь в пакетах, сидела ее сестра.
То есть, Женя не сразу ее узнала, потому что взгляд, некоторое время, не мог распознать в этой грузной расплывшейся фигуре, в этом шерстяном пальто и вязаной голубой шапке, ту, с которой они виделись последний раз еще тогда, когда наконец-то была разменяна мамина квартира, когда они шутя решали кому достанется ценный дубовый сервант, а у Гали намечалось ее второе замужество.
И Женя не смогла к ней подойти. Она задумалась, почему Галя едет именно в этом троллейбусе, по этому маршруту, а потом поняла, что и гадать-то нечего: Галя давно жаловалась по телефону на свое слабеющее зрение. Значит через одну остановку она вылезет. Евгения отвернулась так, чтобы Галя ее не опознала. Но та, похоже, вообще мало что видела. И вовсе не из-за плохих глаз. Она тяжко вылезла из сидения, подхватила хрустнувшие пакеты, чертыхнулась, споткнувшись о завернувшийся резиновый коврик и сказала несколько раздраженных слов в адрес водителя и троллейбусного парка. В общем, скоро она вышла. А троллейбус тронулся, чуть пробуксовав в снежной жиже…
А когда Женя вышла у рынка, и троллейбус пошел на широкий круг, чтобы поползти в обратном направлении, то долго-долго мысли не могли найти точку опоры. Она так и не могла понять, где это Галя могла таскать шпалы? Когда ее угораздило? И еще она, например, никак не могла вспомнить – зачем сюда приехала? А когда вспомнила, то горько и опустошенно топталась у входа, не решаясь окунуться в бесконечные деловые ряды, где таких как она были сотни и сотни. Теперь она понимала, что сердце ее не на месте, вовсе не от того рутинного скандала, и даже не от того, что стало видно в самом конце, а от нестерпимой жалости к той, роднее кого у нее никогда не было. От жалости к ее больным ногам и тихо слепнущим глазам, которые Женя запомнила навсегда изумрудными и так мило смеющимися. От жалости за это такое внезапно тучное тело, за эту шапку с вещевого рынка, за эти пакеты, за каждую жгучую мелочь невыносимо усреднившегося бытия.
И теперь она понимала, со всей вселенской простотой, что ни за что в жизни, ни за какие дары и посулы, не отменит завтрашней встречи, что стол, который она накроет, будет самым прекрасным столом в мире, и что Гале будет так хорошо, как никогда еще не бывало, и что встречаться они будут теперь так часто, как только смогут.
Евгения пересчитала свои финансы и с радостью поняла, что хватит еще и на баночку крабов, которые сестра всегда так любила. Она перекинула сумку с руки на руку, широко вдохнула морозного воздуха, и окунулась в торговые ряды, уже потихоньку накрываемые сумерками.
08.01.07.