— Кишлачных стариков… старух… убивать не надо… Прогнать в пустынное место… в степь… без воды, без еды подальше… Не смогут уйти — останутся, помрут… Не правда ли, господин? Страх всем урок, господин? — обратился он ко все еще молчавшему Сахибу.
Равнодушие, с которым эмир и его духовник обрекали людей на гибель, вызвали в Сахибе Джеляле тихую ярость. Вместо ответа он вспомнил вслух древнее изречение:
— «Избегай соседства трех вещей: горящего огня, бурного потока, славы царя». Кровь и насилие всегда отвращают от государей сердца и умы подданных, даже слепо покорных престолу, тех, кто еще называет себя подданными эмира бухарского, верит, возлагает чаяния на Сеида Алимхана.
— И… э… вы смеетесь? — зашипел мулла Ибадулла.
Расслабленным движением руки Сеид Алимхан остановил духовника и безучастно заговорил. Он ронял слова с трудом, по одному. Они падали в сумрак михманханы и глухо отдавались под тяжелыми болорами потолка, там, вверху.
— Слова, однако, знакомые… Слушаю… думаю… Все думаю, не удивляюсь… Бороду гостя твоего, Ибадулла, видел… разговаривал с ним где-то… часто… Где?.. Разговаривал… гость молчит, вовсе… не признает… нет, забыл своего повелителя…
Ни малейшего оживления, ни признаков удивления… Он еле шевелил языком. Чуть привстав, Сахиб Джелял картинно поклонился.
— Не подобает поднимать голос в присутствии великих. Ждать надлежит, когда повелитель снизойдет сам.
— Мудрености… Сахиб… изощренности, господин визирь наш… как в старое время… и раньше и теперь история… вы упрямец… не научила.
Белая чалма Сахиба Джеляла склонилась, но даже в ее наклоне эмир усмотрел упрямство и сердито заворчал.
Не слишком веселые мысли теснились в голове Сахиба Джеляла. Нельзя предугадать, как еще эмир воспринял его появление в Кала-и-Фатту. И тут еще осложнение с загадочным поведением Ишикоча — Молиара.
Много лет прошло с того дня, когда Сахиб, всесильный в то время вельможа, покинул эмирский дворец, пренебрег властью, положением, богатством, отправился в Мекку. Тогда он не предупредил эмира. Хлопнул калиткой и, ступая по уличной пыли, прошел среди первых прохожих через Каршинские ворота, зубцы башни которых алели в утренней заре. Он еще не отдавал себе отчета, куда и зачем идет. Он не вернулся. Мирза Джалал бросил свой богатый удобный дом, свои имения, свои караван-сараи, отары каракульских овец, наложниц, жен… Мирза Джалал покинул двор и Бухару еще до мятежа младобухарцев, и никто не мог прямо обвинить его в джадидских воззрениях, хотя он открыто презирал вельмож и ненавидел порядки эмирата. Частенько он бросал в глаза эмиру: «Когда сила входит в дверь юрты, законность вылетает через дымовое отверстие».
Эмиру не к чему было придраться. И, уйдя в странствие, Мирза Джалал не совершил ничего предосудительного. Мало ли великих государственных умов Востока, осознавших неустройство в государстве и своего собственного душевного мира, заканчивали жизненный путь священным паломничеством. Нехорошо, если эмир слышал о событиях жизни Сахиба Джеляла последних лет. Эмир подозрителен, напуган. Одно слово «Самарканд» может вывести его из душевного равновесия. Приглашение Сахиба Джеляла к мулле Ибадулле, приход эмира, разговоры о вероотступниках — все неспроста. Нет сомнения, его проверяют. Учинили по всем правилам допрос да еще с пристрастием. Но что они знают на самом деле?
— За старое опять беретесь, Сахиб… и раньше говорили такое подобное… И так неожиданно покинули… Мы проливали слезы огорчения… Сахиб… оставили должность… презрели… а…
Теперь можно и вздохнуть. Надо полагать, эмир больше ничего не знает. Леность мысли — болезнь эмира. Он про себя говорит: «Ретивый конь быстро стареет. Зачем ускорять старость?» Он, видимо, не очень-то разузнавал, куда девался его беспокойный визирь. А когда он задал всем загадку и исчез, эмира прельстила возможность забрать в казну его имущество.
— Мы подумали тогда… убийство случилось с вами… Разбойники, думали мы… бессмысленно чернь… Приказ подписал… казнить всех воров государства… Крови много… текло… Земля красная перед арком… сплошь… не просыхала долго…
— Увы! Благочестивый поступок одного мусульманина послужил причиной жестокостей. Смертный — игрушка судьбы, — проговорил Сахиб Джелял. — Сколько невинных сложили голову из-за моего необдуманного поступка. Хомут греха повесил я себе на шею.
— Беда небольшая, ничего… в устрашении — мудрость государства… Милости народ не понимает… только плеть… Один невиновный… на сотни злоумышленников… Зловредных преступников казнили… разные воры… джадиды тоже… мятежники…