— Э, теперь его высочество проговорит до вторых петухов с этим, как его… Бородой… — откровенно позавидовал мулла Ибадулла.
— До утра? Неужели?
С облегчением Молиар увидел, что духовник настроен добродушно.
— Пусть… э… поговорят! — зевнул еще оглушительнее Ибадулла.
— Пусть поговорят, — вторил Молиар и вдруг спохватился: — А где ужин? Боже правый, пахнет!
Он остановился и с силой втягивал своими широкими, жадно шевелящимися ноздрями запахи жареного, пробивавшиеся сквозь духоту и тяжелую прелость, стоявшую в дворцовых покоях.
— Э-э… пахнет? — обрадовался мулла Ибадулла. — Ужином пахнет. А разве вы хотели ужинать?
Он остановился и всей тушей заслонил проход, по которому они шли.
— Хо-хо! — заговорил Молиар, — или ты, братец ты мой, вообразил, что я сыт запахами и паром? Где обещанный ужин, о отец гостеприимства?!
Вся толстенная физиономия муллы Ибадуллы расползлась в неестественно добродушной улыбке. Ибадулла улыбался столь усердно, что в комнате будто светлее сделалось, хотя по-прежнему чуть теплился огонек в плошке с маслом.
— Знаешь что? — все еще принюхиваясь и прощупывая, тянул Ибадулла. — Знаешь, ты в самом деле мой брат, вероятно. С таким аппетитом в нашем Чуян-тепа только люди из нашей семьи. Все пожрать горазды. Ну, раз ты хочешь есть, когда вокруг тебя бродит ангел Азраил, ты хороший человек…
Упоминание о смерти царапнуло по сердцу. Будь проклят этот мулла Ибадулла! И вправду он страшный человек. Но что оставалось делать самаркандцу. Он ткнул кулаком Ибадуллу в бок и заторопил:
— Веди же к дастархану, о падишах желудка. Я хочу жареного и вареного. Приглашай с собой и Азраила. После плова он заснет и положит свой карающий меч мне под подушку…
— Э-э-э… — испуганно заблеял мулла Ибадулла…
Не слишком приятно сидеть за одним дастарханом с ангелом, да еще ангелом смерти.
Индуса в малиновой чалме через всю анфиладу приемных залов дворца провожал смазливый мальчик, из тех, кто подавал шурпу и чай. Мальчик шел впереди, покачивая по привычке в ритмическом подобии пляски бедрами. Так они и шли по комнатам, на этот раз по нисходящей от роскоши курынышханы и саломханы к нищете первой михманханы. Здесь, в сумраке, все так же одиноко сидел, нахохлившись, перед холодным очагом Одноглазый в синей с блестками чалме.
Шоу внезапно остановился и вполголоса приказал:
— Возвращайтесь в Пешавер.
Чалма вздрогнула, и единственный глаз Курширмата уставился в лицо индуса.
— Вы дадите мне письмо?
— Нет, зайдете в бунгало и передадите мисс Хаит: «Невеста не поедет. Ждите жениха!»
— А что скажет эмир?
— Нас не интересует, что скажет их высочество. Отправляйтесь! И знайте, если вы еще раз попробуете продавать дочь отцу, у нас с вами не будет никаких дел.
Он вышел, оставив Курширмата у очага. Старый басмач усиленно ворошил железными щипцами холодную золу.
ДОРОГА В ПЯНДЖШИР
Можешь быть спутником самого сатаны, но за хвост его тогда держись крепко.
И у тигра может приключиться чиряк. И тогда тигру приходится отложить свои тигровые дела.
Под утро сон Бадмы прервали. Он проснулся сразу, как просыпался всегда, и мгновенно оказался на ногах.
Когда Хаджи Абду Хафиз вошел, прикрывая ладонью огонек свечи, доктор в белом нижнем одеянии уже стоял в настороженной позе у изголовья постели. Начальник Дверей позже клялся: «Подумал я — горный дух стоит. Вот-вот на меня кинется».
Свет упал на лицо Бадмы, оно казалось застывшим, каменным. Все еще неуверенным голосом Начальник Дверей объяснил причину своего неурочного вторжения. Оказывается, в помощи доктора очень нуждается страждущий, сам его высочество.
Бадма не выразил ни удивления, ни недовольства. Он даже ничего не спросил. Не спеша надел желтое шерстяное одеяние с красной оторочкой по краю и процедил сквозь зубы:
— Идемте!
Молча они прошли через всю длиннейшую анфиладу залов. Тибетский доктор Бадма жил у самого входа во дворец. И не потому, что эмир не оказал ему уважения. Бадма избрал себе помещение рядом с привратницкой по соображениям, известным ему одному. Впрочем, он объяснил: «По ночам „чатурмахариа каика“ прилетают проведать меня и разговаривают со мной. Не хочу беспокоить господина эмира». «Чатурмахариа каика» или «сонм духов», составляющих свиту четырех легендарных царей буддизма, одним своим таинственным названием вызывали трепет ужаса и отвращения у дворцовой челяди и придворных. Но что поделаешь? Тибетский врачеватель со дня появления в Кала-и-Фатту превратился во всесильного временщика. И никто в Кала-и-Фатту не смел проявлять неудовольствия, даже мулла Ибадулла Муфти. А эти жуткие «чатурмахариа каика» обеспечили возможность Бадме исчезать из дворца и возвращаться когда ему заблагорассудится.