Доктор и Начальник Дверей шли по залам, и их провожали звучный храп, шумное сопение, вздохи, ибо все обитатели дворца еще спали. Если бы Бадма мог удивляться, он удивился бы. Сеид Алимхан не спал. Одетый по обыкновению во все черное, он прохаживался в тишине по толстым коврам своей ятакханы — спальни, и лишь скрип новеньких его сапог из козлиной ножи громко разносился по всей комнате. Сапоги эмир надевал лишь в дорогу, и Бадма тотчас это отметил.
Сеид Алимхан куда-то собрался. И притом неожиданно. О том свидетельствовал беспорядок в спальне, развороченные, вздыбленные одеяла, из-под которых высовывались окрашенные красно-коричневой хной подошвы маленьких женских ножек.
Чтобы мужчину, пусть он знаменитейший врач, допустили в спальню, когда их высочество был с женщиной? Такого еще Бадма не слышал.
Все еще громко скрипя сапогами, эмир при виде вошедших воскликнул:
— Охота… соколиная не выйдет… полное невезение, чирей на неудобном месте… болит, дергает, чирей.
Склонив голову и опустив глаза, доктор подчеркивал все неприличие обстановки. Эмир ничуть не смешался. Он заюлил:
— И у тигра нарывает лапа… тигр лежит в берлоге, отлеживается… А нам нельзя… Паршивый чиряк мешает сесть в седло и ехать… ехать надо немедленно. И… сейчас.
В затруднительных обстоятельствах Алимхан начинал заикаться, и речь его делалась еще невнятней. Глазами Бадма показал на одеяла:
— Прикажите вашей… покинуть комнату, и я посмотрю, что можно сделать.
Эмир забавно всплеснул своими пухлыми ладошками, и из горла его вырвались всхлипывающие звуки. Он смеялся. Ему вторил смех под одеялом. Из-под него высунулось улыбающееся милое личико.
— Да нет у него… хи-хи, — смеялась женщина, — у него нет чиряка…
Так они и смеялись — эмир и его юная наложница, прятавшаяся под одеялом, а доктор Бадма стоял с отсутствующим, полным равнодушия лицом. Наконец эмир, все еще давясь и всхлипывая, протянул, заикаясь:
— Она… э… могла убедиться… У повелителя нет никаких чиряков… хэ-хэ. Надо, чтобы все думали: у эмира — чиряк. Все думают: доктор приказал — лечиться, эмиру ехать нельзя на охоту. Эмир лежит в постели больной… А мы едем. Лошади готовы… Государственная тайна зовет… Едем предотвратить каприз судьбы… Едем… Оставляю бадахшанскую гурию и еду… Прелестную свою утеху бросаю в час наслаждения и… еду…
Его так распирало от желания показать, какой он великий государственный деятель. Даже соблазн наслаждений не может отвлечь его — эмира Бухары — от дел государства.
И пока они шли по каким-то узким и темным переходом во внутренний двор, Сеид Алимхан бормотал беспорядочно что-то про великие и тайные дела, о которых никто, и прежде него язычник Шоу, не должен знать, и о том, как государственным деятелям древности приходилось забывать о себе ради государства…
Эмир сел на коня, Бадма тоже вдел носок сапога в стремя и вскочил в седло, так и не зная, куда они едут и зачем? Они ехали в свежем сумраке близящегося утра. Аспидно-темные громады гор дышали в лицо прохладой, от которой приходилось поеживаться. Кони громко звякали подковами по камням, а эмир все бормотал:
— Не можете отказаться ехать… Вы поступили на службу ко мне… обязаны ехать… Когда понадобится палван, приходится ехать за ним в Индию… Ни слова возражений… Сытая собака делается непослушной… Но…
Ехали они не по шоссе, а боковыми тропами и тропинками долины Пянджшир. Эмир явно предпочитал поменьше встречаться с солдатами и жандармами, посты которых стояли со времени мятежа кухистанцев во всех населенных пунктах. Правда, и на проселках кортеж всадников не раз наталкивался на грозные окрики: «Стой! Стреляем!», но слово, которое тихо произносил каждый раз Начальник Дверей, оказывалось чудодейственным. Их пропускали беспрепятственно.
Путь в здешних горах не слишком утомителен. Но все же ехать весь день без привалов нелегко. Бадма держался впереди с начальником охраны и лишь изредка поворачивался, чтобы взглянуть на эмира. После бессонной ночи Сеид Алимхан выглядел даже бодрее, чем обычно. Его одутловатое мучнистое лицо оживилось чем-то вроде румянца, а черные глаза поблескивали, и в них читался неподдельный интерес. Вот что делает свежий воздух Пянджшира! Нет, эмир отличный всадник, природный кавалерист. И если бы не лень, распущенность, вряд ли он заслужил пренебрежительные отзывы, которые часто приходилось слышать Бадме еще задолго до того, как он приехал в Кала-и-Фатту.