Можно ли сейчас спорить с бешеным локайцем. И что там до кровавых счетов вековой давности. Но настроение господина командующего встревожило и обеспокоило Алимхана.
— А что скажет король Хабибулла Газий? Вы забыли, господин Ибрагимбек, что земли, о которых вы говорите, составляют часть Афганского государства. Разве вам позволят…
— Позволение в мече локайца, — зарычал Ибрагим.
У Сеида Алимхана засосало под ложечкой. Ибрагимбек протянул руку захвата к половине бывших владений его — эмира…
Он собрался с мыслями, почти с испугом поглядывая на иссиня-черное в сумраке с растрепанной бородой лицо разъяренного локайца, вздумавшего так не ко времени напоминать о каких-то правах катагано-локайских кочевников. Кому нужны эти «права», давным-давно брошенные в реку забвения.
Но Ибрагим, живой, свирепый, сидел перед ним и бранился, словно в базарном ряду. Ибрагима, необузданного, с железными мускулами, с острым мечом, не выкинешь в реку. Поеживаясь и еще больше бледнея, Сеид Алимхан пробормотал:
— Мы-то ничего… с Бадахшаном, Катаганом… ничего не говорим вот… афганцы…
— А при чем афганцы… при чем ты, эмир эмирата… Локайские кони топчут Бадахшан… Я хозяин… там… И все! — Он снова шлепнул по ладони кулаком. — Я не уйду из Бадахшана и Катагана! Я не пущу туда ни Хабибуллу, ни инглизов, ни тебя, эмир. Никого!
— А зеленое знамя?! — едва слышно выдохнул эмир. — А знамя, которое ты, Ибрагим, поклялся на коране водрузить на воротах Бухары?
— Хочет тетушка заставить сноху печь лепешки в тандыре, да ноготки у снохи острые. Хочешь ты, эмир, умыться красной локайской кровью. Не отдадут тебе локайцы ни Ханабада, ни Гейбада с его тропами Рустема, ни Хулма. Что завоевано, то завоевано.
Похвальба Ибрагима произвела на эмира неожиданно успокаивающее действие. Ибрагим кричал, шумел, но в голосе его звучали нотки обиды. У мальчишки хотят отнять игрушку. И он сварливо отбивается, совсем не уверенный, что у него игрушку не отнимут. Сеид Алимхан даже возликовал, поняв слабость локайца, и уставился на него в изумлении. Как это ему в голову не приходило, что Ибрагим сам плохо верит в себя, в свои силы.
— Что смотришь на меня, эмир? — выпалил Ибрагим. — Ты что, змея, что так смотришь? Не пугай. Мы — локай. Мы ничего не боимся.
Никакой почтительности! Никакого уважения. Понятно, что Ибрагим-конокрад меньше всего думает помогать эмиру вернуть трон.
Медленным движением руки Сеид Алимхан как бы отстранился от всего того, что наболтал в сердцах буйный локаец, и заговорил о принцессе Монике.
При первых же его словах Ибрагим поперхнулся и замолк.
Породниться с эмиром Сеидом Алимханом!
Предложение взять женой Монику-ой оказалось настолько неожиданным, что локаец просто онемел. Он заподозрил хитрость, ловушку. Но какую? Он долго не отвечал, а все прикидывал и так и эдак.
Меньше всего Ибрагимбек думал, что получит новую молодую и, говорят, красивую жену. Он был сластолюбив и ненасытен. Он женился уже многократно и потерял счет свадьбам. Новая женитьба вроде бы ему ни к чему. И так ему порядком надоело мирить постоянно ссорящихся жен, оделять их подарками, одеждой, юртами. Плач детей ему претил до тошноты, а временами казалось, что все локайское стойбище состоит из пискливых младенцев. Аллах не обидел Ибрагима Чокобая потомством.
Но соблазн иметь женой царскую дочь захватил его воображение. Он думал по-мужицки медленно, расчетливо. Он мял в кулачище бороду и старался разглядеть при тусклом свете луны, что отражается на кислом потном лице Сеида Алимхана. Он никак не мог решиться ответить. И не потому, что собирался отказаться. Он уже ликовал. Но вот что и как говорить, чтобы эмир не догадался о его ликовании? Продешевить Ибрагим не хотел.
Он все взвешивал в уме все выгоды этого брака. Возникла смутная догадка: «Этот плюгаш, папаша принцессы, хочет прибрать меня к рукам за то, что я буду спать с его дочерью».
Но законы родства у локайцев прочны и тверды. Если он женится, он станет человеком, близким эмиру. Тут никуда не денешься. И он уже успел подумать, что такое родство может привести его, Ибрагима Чокобая, на трон в Бухаре. Еще один довод Сеида Алимхана поразил и даже обрадовал его: