Сумрачно проскрипел, едва переступив порог:
— Не приближаюсь к вам. Еще не совершил омовения и… утренней молитвы…
Хоть в этом он поставит на место настырную супругу, которая изрядно мешала жить, но без которой он не мог жить.
Он старался не смотреть на Бош-хатын. Ему претил вид ее оголенных, похожих на желтое тесто рук, ее раскрашенных, несмотря на утренний час, щек с нездоровой припухлостью, ее отекших щиколоток, высовывающихся из иштон.
— Так-то лучше, — проворчала Бош-хатын. — Не к чему нам в барабан бить.
Поискав глазами, куда бы сесть, Алимхан встретился взглядом с ухмыляющейся Аминой. Она кокетливо поводила плечами, жалостливой гримаской соболезнуя эмиру. Хотанка совсем была не против, чтобы он обратил на нее внимание. Желание поднялось в нем, и он плохо слышал, что ему говорила Бош-хатын. А она, заметив его рассеянность, повысила голос.
Бош-хатын требовала:
— Вам толковать — что двери, что ослу. Прикажите конокраду, разбойнику сейчас же убраться из степей Каттагана-Ханабада. И чтоб его духу там не было! Чтоб он со своими погаными локайцами убрался оттуда!
— Однако, ханум… — встопорщился Сеид Алимхан, — наш слуга… Ибрагимбек… главнокомандующий… наша опора и защита в Ханабаде-Каттагане собирает… готовит силы… откармливает в степи табуны боевых коней…
Говорил Алимхан с досадой, лишь бы отвязаться. Он оценивающе прикидывал, мусоля взглядом тесно обтянутую шелками фигурку хотанки.
— Вы меня не слушаете! — бушевала Бош-хатын. — Наплевала я на ибрагимовских одров… — Она выразилась покрепче, так как вообще не сдерживала свой язык. — Какое мне дело до ишачьей кавалерии Ибрагима! Что мне до самого Ибрагима! А вы — у вас уже иней в бороде! Здесь в Кала-и-Фатту валяетесь со своими шлюхами, глотаете опий, курите гашиш, а там происходит неподобное.
— Что происходит? — встрепенулся Алимхан, с трудом отрываясь от созерцания прелестной хотанки. — Что происходит в Афганском Туркестане?..
Тут Бош-хатын слегка растрепала себе волосы и завопила:
— Разорение! Караул! Он довел меня до нищеты! Я пойду завтра к мазару с тыквянкой и попрошу: «Один мири! На бедность ханше Бухары, один мири!» Позор на голову! Не может жену содержать, эмир, — скажут честные люди. Вынудил свою Бош-хатын выпрашивать кусочек лепешки.
Вспомнив паука, Алимхан попытался выпутаться и узнать, почему Ибрагимбек мог вынудить его Бош-хатын просить милостыню.
— Однако… — заныл он, — локайцы же исламские воины… Поход на большевиков. Вы же знаете… воинам надо набраться сил… хорошо кушать… баранина… нужна… сало. Без баранины какая сила у воина?
— Вот-вот, они и жрут, эти твои воины, моих барашков и распускают брюхо. Караул! Дод! Умираю!
А речь шла о двух миллионах каракульских овец, которые пасутся в приамударьинской степи. Бош-хатын получила очень неприятные вести от преданных престолу скотоводов из Гератской, Мазаришерифской и Каттаганской провинций. Сюда, за границу, перед революцией Сеид Алимхан приказал перегнать все отары из Карнапчульской и Каршинской степей. Однако когда на трон вступил король-«большевик» Аманулла, эмир почувствовал, что ему грозят неприятности, он по совету муллы Ибадуллы Муфти написал собственноручно, как и на свои капиталы, «васики» — доверенности — на всех каракульских овечек на имя Бош-хатын. Мулла Ибадулла посоветовал: «Бош-хатын правоверная мусульманка и не посмеет перечить супругу своему и повелителю. Все женщины ленивы, недалеки — и Бош-хатын не захочет думать о делах». Алимхан сделал свою супругу самым богатым экспортером каракульской смушки на международные пушные аукционы, а сам превратился в бедняка дервиша, предающегося молитвам. А когда Бачаи Сакао, изгнав Амануллу, сам воссел на трон под именем короля Хабибуллы Газия, эмир, пользуясь его расположением, спохватился и попытался отобрать у Бош-хатын свой дар, но она не дала ему даже подержаться и за уголочек «васики». Оказывается, все дарственные в верном месте — в железных сейфах французского и швейцарского банков. «У моего банкира Ротшильда!» — сказала Бош-хатын. Вот вам и ленивая! Вот вам и недалекая баба! Сеид Алимхан сколько угодно мог гневаться. Бош-хатын так и оставалась единственной владелицей стад. До каких пределов может дойти женское коварство!
Утренний паук накликал массу забот. Бош-хатын вздумала вмешаться в самое серьезное — в подготовку похода на Бухару.
— Два-три зарезанных барана… велика беда!.. — вскипел эмир и продолжил тоном мужа и повелителя: — Баранинка в плове славных газиев, готовых на мученичество… вы сами говорили… в ваших снах… видите Бухару. Разве не хотите уделить малую толику… всего несколько каких-то тощих… баранов тем, кто направляет свои стопы по пути в рай?