— Я ему сама скажу. У меня… у меня в Бадахшане отец… Гулам Шо! — И вдруг она затопала ногами в расшитых индийских туфлях и зарыдала. — Отец болен, я знаю, болен. Ночью в полной темноте я открыла коран и положила на открытую страницу ключ и прочитала две молитвы… А утром я прочитала суру, и эта сура о путешествии!
Она била себя в высокую грудь, монеты звенели, слезы лились из ее синих широко открытых глаз, змеи-косы метались вокруг головы, а посох в кулачке угрожающе раскачивался над склоненными головами придворных.
Но так же вдруг Резван замолкла, и лицо ее прояснилось. Не вытирая блестящих от слез щек, она закричала:
— Выезжаем завтра в час утренней молитвы! Завтра! Завтра!.. А теперь все вон!
Пятясь, придворные вышли. Резван метнулась к противоположным дверям, но, натолкнувшись на доктора Бадму, впилась в него глазами и замерла.
— Вы? И вы тут? Что вам надо здесь, шептун? Ненавистный шептун!
Она не посмела прикрикнуть на доктора Бадму. Она просто боялась его, считала колдуном.
— Женщина, ты сделаешь так, что я поеду с тобой, — заговорил доктор Бадма, почти беззвучно шевеля губами, и оттого Резван почувствовала легкий озноб и еще больше перепугалась. Голос доктора обволакивал ее, подавлял, лишал воли. — Знай, тебе грозит опасность от таинственной Белой Змеи. Одному мне известно заклинание, оберегающее от нее.
— Но… что скажет супруг… эмир?
— Тихо! Я здесь, чтобы лечить эмира. Я доверенный доктор эмира. Эмир мне уплатил сто янбю серебра, чтобы я берег его здоровье, а каждый янбю — сорок тиллей золотом. Ты, женщина, возьмешь все сто янбю. А сейчас пойди к эмиру и скажи: «Я больна. Я не могу поехать в Бадахшан из-за болезни. Я поеду в Бадахшан, если ты пошлешь доктора Бадму сопровождать меня». Понятно? Иди! И помни о заклятии от Белой Змеи!
— Клянусь молоком моей матери, вы едете со мной..
— Эмир! Надо уговорить эмира.
— Ха! Эмир сделает так, как скажет ему Резван. Я — Резван, — и эмир сделает то, что я хочу! А я хочу Бадахшан! А я заберу трон Бадахшана! И я разделаюсь с невестой Ага Хана, и пусть он трижды бог, живой или мертвый, а я выцарапаю его потаскушке — невесте Бога — глаза, а Белой Змеи не боюсь. Я ее растопчу вот так. — И Резван пристукнула каблучком своей красной расшитой золотом туфельки. — Растопчу и прикажу выкинуть падаль в самую глубокую пропасть. Ха! Едем, доктор-колдун! И вы скажете заклинание и охраните меня! Едем!
Она умчалась, окруженная змеями кос, бренча и звеня ожерельями, оставив в курыныше запах мускуса и въедливых, приторных духов.
На бесстрастном лице Бадмы застыла улыбка. Он чуть покачал головой и прошел в спальню. Здесь эмир диктовал начальнику канцелярии письмо.
— Эй ты, мирза, — кисло промямлил эмир начальнику канцелярии, — объявите… нашу милость… великому доктору… господину знания, лейбмедику… табибу…
Он окончательно завяз в титулах.
Мирза вскочил, согнулся в почтительном поклоне и скороговоркой, путаясь в словах, читал по бумажке:
— «Волей всемилостивейшего аллаха, желая проявить щедрость, благоволение премудрому тибетскому знахарю Бадме из местности Дангцзэ, прославленному в лечении тяжелых недугов, соблаговоляю назначить означенного знахаря, вместилище знаний, при своем высоком дворе и назначить его верховным, главным лекарем с благополучным присутствием при нашей особе». Скрепил подписью и печатью их высочество эмир благородной Бухары Сеид Мир Алимхан Мангыт.
— Фетву носите при себе… Фетва обеспечит неприкосновенность особы вашей, кормовые и питание во всех наших владениях… Отныне вы наш… Вы лечите нас… друг…
Поклонившись, все еще с той же улыбкой, Бадма вышел. Он отправился во дворик Сахиба Джеляла, где на большой тахте важно восседал он сам с неизменной пиалой чая в руке. Поздоровавшись, доктор сел.
После довольно длительного молчания доктор Бадма, словно ни к кому не обращаясь, заметил:
— Итак, мы уезжаем? Завтра?
— Уезжаю я. В час утреннего намаза. Вы остаетесь, к сожалению. Мы еще не знаем, кого послал Ага Хан в Мастудж, и ваше присутствие там очень помогло бы мне.
— Я еду с вами.
— О! — Сахиб Джелял даже отставил в сторону пиалу. — Я читал фетву. Их высочество советовались со мной, своим министром. Вы теперь главное лицо в Кала-и-Фатту. На Востоке фетва повелителя — жизнь и смерть. Никто сейчас не в силах изменить ни слова в фетве.
— Аллах не сможет, но женщина!..
Дверь скрипнула. В ней мелькнула тень неизвестного соглядатая, вынюхивающего и подсматривающего, который поспешил уступить дорогу эмирскому мирзе.