— Клянусь, мы квиты, дело пошло баш на баш, — беспокойно заговорил Кривой. И по всему видно было, что он струсил, хоть трусить такому известному во всей Азии разбойнику и не подобало бы вроде. — Клянусь, мне и дела нет, что вы делали на станции Милютинской и позже в других местах. Вы накормили меня. Я был вашим гостем, а такое мусульманин не забывает.
— Вы не причинили мне вреда в Афтобруи, и это я тоже помню.
— Мы квиты! И я не знаю и знать не желаю, кто вы такой. И хочу, чтобы вы не знали меня.
Но Сахиб Джелял не пожелал оставлять дело так. Ему не нравился тон разговора, и он веско и властно заговорил:
— Послушайте, вы, перед вами сам лейбмедик, главный доктор их высочества эмира Алимхана, господин тибетский подданный Бадма. По повелению великого эмира доктор Бадма оберегает здоровье и жизнь царицы Бадахшана госпожи Резван, любимой супруги эмира.
Сглотнув слюну, Кривой испуганно забормотал:
— А нас… А мы… назначены охранять покой и неприкосновенность госпожи Резван-ханум. Нам хорошо платят, и мы хорошо охраняем. И здесь мы с вами квиты. Позвольте нам удалиться.
Когда он ушел, озираясь, доктор заметил:
— С него хватит. Он будет держать язык за зубами. Но вот беда. Мы не знаем, кто его назначил начальником раджпутов!
Этот вопрос серьезно заботил доктора!..
— Если это дело рук Бош-хатын, значит, царицей Бадахшана серьезно заинтересовались в Англо-Индийском департаменте, потому что отлично известно, чей слуга и наемник Кривой.
— Придется не спускать с него глаз. Он провозглашает жизнь и безопасность, а в сердце у него яд и злоба. Волку доверили овечку.
Мудр и дальновиден был Сахиб Джелял. Он видел и донышко души любого человека, но и он недооценил всей изворотливости и хитроумия Курширмата Кривого.
В жестокой стране, в жестокое время все это происходило. И жесткие складки легли в уголках рта доктора Бадмы, такие жесткие, что Сахибу Джелялу сделалось не по себе. Никогда он не видел еще своего друга таким мрачным.
— Не опоздать бы нам, — закончил разговор доктор Бадма.
— Вы думаете, Кривой донесет инглизам на нас?
— Нет. Слишком он хитер. И я уже сказал: это ровным счетом ему ничего не даст. Он сам знает. К тому же, пока наш караван идет по горам, Курширмат просто лишен возможности связаться с Пешавером. Я думаю о другом — сколько невинных душ на совести господина курбаши. А теперь… эта Резван. Одной душой для него больше — одной меньше. Что ему до того!
Известно, что тибетский доктор Бадма относил себя к буддистам-непротивленцам, и такие рассуждения вполне ему пристали.
БЕЛАЯ ЗМЕЯ
КАРАВАНЫ ИДУТ НА СЕВЕР
В муравейнике нет ни одного муравья, на котором не было бы клейма руки насилия.
Змея ненавидит запах мяты, а она растет у входа в ее нору.
Отряд шел через перевалы, где снег лежал «на глубину копья». Проводники жаловались: «Мы разорваны когтями тигра-холода». Хмурый день прогонял морозную ночь. И снова зажигалась за горными хребтами тусклая утренняя заря. Кони скользили на наледях, падали. Кони гибли, срываясь в пропасти.
Вождь вождей все чаще развязывал бархатный мешочек. Звенело золото. А если жители каменных хижин упрямились и не желали давать вьючных животных, из кобуры извлекался «убедительный довод». И последняя лошадь, жизнь и смерть горца, выводилась из каменной конюшни.
Много дней пробивались через горы. Железный организм вождя вождей, стальные мускулы его гурков превозмогали все лишения и трудности зимнего пути. А со своими спутниками, департаментскими чиновниками и подрядчиками Пир Карам-шах и не думал считаться. Не один из них отстал и остался где-то позади.
Местные властители из захудалых каракорумских князьков восторгались: «О вождь вождей, лишь тебе под силу такое! Лишь богатыри — великаны горных вершин — способны на такое! Твои руки и из камней выжмут масло!» Пир Карам-шах морщился и не желал слушать льстивые восторги. Он понимал, что «низкое интриганство и подвиг отнюдь не совместимы», и свирепо принимался разносить чалмоносных шахов-царьков и миров-владетелей. И притом резко, даже грубо, хотя всегда и во всеуслышание утверждал, что грубость в обращении с туземцами недопустима.
А на таком холоде приходилось даже кричать. Он кричал, чтобы согреться и чтобы вывести горцев из зимнего оцепенения. И он кричал: «Мелкие, гнусные обманщики! Где рабочие? Почему сняли строителей с перевалов?» Он срывал на чалмоносных владетелях злобу и досаду. Из-за лени и разгильдяйства важнейшая стратегическая дорога на Бадахшан строилась безобразно медленно. А в зимние месяцы ее вообще не строили.