— Так в чем же дело, господин купец второй гильдии? Ты будешь говорить, или развязать тебе язык?
И угрожающий тон, и смысл слов вождя вождей вызвали замешательство в комнате. Гурки перестали жевать и повернули головы к Пир Карам-шаху, выжидательно глядя на него. Царь Мастуджа застыл с полным ртом.
Склонив свое плотное туловище так, что аккуратная чалма чуть не коснулась блюда с пирожками, Молиар заговорил, нет, не заговорил, а залепетал:
— Если их высокопревосходительство соизволит проявить великодушие и, боже правый, снизойдет к нам, ничтожным, то не соблаговолят ли они с распахнутым сердцем вникнуть в смысл наших ничтожных слов. О господин начальник, если вы взглянете на меня с улыбкой, я воспряну духом и сердцем и проникнусь надеждой. Извините, что я поддался слабости многословия. Я готов растерзать себя.
— К делу! Что вы сообщили послу Далай Ламы, какую новость? Почему Нупгун Церен ускакал из Мастуджа, будто гонимый джиннами? Никто так и не смог нагнать его.
— Да, дичь быстроногая. Дичь боится джиннов. Сейчас их много здесь. — Но тут же Молиар спохватился и продолжал: — Позвольте сказать вам, ваше превосходительство, мы привезли господину послу Лхассы письмо от главнокомандующего армией сил ислама Ибрагимбека.
— Письмо?! — воскликнул Пир Карам-шах, и губы его запрыгали.
Важно склонившись снова вперед, Молиар сказал:
— Господин Ибрагимбек, верховный командующий ислама, вручая нам в Кундузе письмо, соблаговолил распорядиться отдать его в собственные руки господина посла. Что мы и выполнили.
— Письмо! — разочарованно воскликнул Пир Карам-шах. — И ты не знаешь, что в письме?
Скромно опустив свои бесстыдно наивные глаза, Молиар макал корки хлеба в растопленное баранье сало, выбирал куски жареного козленка и все с аппетитом отправлял в рот. Наконец он скромно сказал:
— Мы писали это письмо.
— Как?
— Не сподобен господин Ибрагимбек премудрости грамоты, да и на что могущественному главе локайского племени обременять свои мозги изучением всяких там буковок и почерков. Боже правый! Довольно ему моргнуть, и пред ним склонится дюжина писарей, чтобы записать его мысли.
— И?
— И их превосходительство Ибрагимбек призвал купца второй гильдии господина Молиара, то есть нас, и приказал: «Возьмите калам!» О, он сказал не «возьми», а «возьмите», и еще прибавил: «Возьмите бумагу и пишите! А пишите идолопоклоннику, камнееду, поганой собаке Далай Ламе. „Ни один правоверный не захочет сесть с тобой на ковер переговоров. Даже и видеть тебя, язычника, не пожелает, чтобы не опоганить своих глаз и не осквернить чистого своего обоняния“. И еще приказал Ибрагимбек написать: „Предав мечу врагов ислама в Бухаре, Самарканде и Ташкенте и освободив прочие исламские земли от неверных, я, Ибрагимбек, пойду в поход на логово язычников Тибета, дабы сокрушить прибежище Гога и Магога, именуемое Лхассой“».
Все, в том числе и Пир Карам-шах, слушали в полной растерянности, что говорил с усмешкой купец Молиар. Когда он наконец остановился, чтобы промочить горло глотком чая, Пир Карам-шах раздраженно спросил:
— И такие слова были в письме?
— Всё вписал я в письмо, боже правый. И еще много других поносных слов. И еще было написано: «А если кто из язычников переступит порог моей юрты, того наглеца я прикажу привязать к колышкам и содрать с него живого кожу. Так принято в племени локай поступать со злейшими врагами». В письме имелось еще много самых страшных проклятий. И еще я приписал: «Смерть ползает в горах Бадахшана. Белые Змеи заползают на ложе приезжих язычников и дают пососать им из своих грудей смертельного яду».
Молиар замолк и принялся тщательно выбирать из миски с нарезанным жареным мясом кусочек получше.
Никто не нарушал молчания. Все вдруг почувствовали, как сейчас бесприютно и тоскливо снаружи, в горах. Зеленоватый свет струился в комнату из распахнутой двери. Сидящие за дастарханом не могли видеть двора и надворных построек. Прямо за порогом двор круто опускался вниз. В раме дверного проема, словно картина, выполненная смелыми мазками, стояла чешуйчатая гора Рыба, закованная в кольчугу блестящих под лучами луны крыш домов, а над ней в черный бархат небосвода врезался белой остроугольной пирамидой гигантский пик Тирадж Мир как оправдание жизни и власти великой таинственной Белой Змеи. И какими жалкими показались невразумительные слова нелепого письма Ибрагимбека с его потугами грозить, претендовать на могущество и силу. Что мог он? Что могло маленькое мятущееся племя локай? Что могла кучка прогнанных народом бухарских баев. Все меркло перед величием обступивших крошечный Мастудж горных громад: с востока — Каракорума и Тибета, с запада — Гиндукуша, с севера — Памира.