Но сейчас никто здесь, по-видимому, и не помышлял об ужасах, казнях, мучениях. Свирепые, как медведи, горцы держались мирно, приниженно. Они жаловались: бадахшанская дорога плохая. На плохой дороге есть совсем плохие переходы и карнизы. По кратчайшему пути двадцать один дневной переход. Пеший носильщик понесет на себе, скажем, ношу пропитания на двадцать один день. Но, кроме груза с оружием, надо нести кирку, топор, мешок с толокном. И сколько ни прикидывал Пир Карам-шах, оказывалось, что меньше, чем тысячью носильщиками, не обойтись. Винтовка весит одиннадцать фунтов. В ящик входит двенадцать винтовок — итого сто тридцать два фунта. Один человек, да еще истощенный, хилый, на перевал ящик не донесет, не поднимет. А таких ящиков восемьсот сорок.
Джиргу созвали неспроста.
Шёл базарный торг. Горным князькам и старейшинам мерещился блеск желтых кружочков. Еще раньше хитрецы сообразили: дело не только в потопленной пушке. Предвидится выгодное дельце. Если бы грозный господин вождь вождей располагал достаточными силами, он не вздумал бы рядиться. Он приказывал бы и повелевал. Он просто скомандовал бы стрелять. Горцы слышали про «Пакс Британика» — британский мир. Они, естественно, не знали латынь, но им отлично было известно, что «Пакс Британика» состоит из двух вещей — повелений и винтовок. Инглизы провозглашают британский мир — винтовки стреляют.
Пир Карам-шах повелевал именем Британии. Гурки крепко стискивали в руках винтовки. Но гурков и винтовок было слишком мало. Гурки, ушедшие по гималайской тропе хоронить своего старейшину, еще не вернулись. Британию теперь в Мастудже поддерживало слишком мало винтовок. «Разве есть стыд у кошки, когда горшок с молоком открыт?» Нет, какой же стыд, когда инглизы лишены его совершенно. «А горшок-то остался без крышки». Все вытягивали шеи и посматривали в сторону вождя вождей.
Даже верный и преданный, трепещущий при одном упоминании про Британию Гулам Шо, его величество царь Мастуджа при мысли об открытом горшке облизнулся и украдкой пересчитал гурков. Царь Мастуджа не строил никаких иллюзий насчет, так сказать, размеров своего могущества и прочности своего трона. Он отлично понимал свое положение. Про таких царей говорят в горах: «С волком курдюком закусывает, с петухом на тризне о баране плачет». Вся его царская власть зависит от волка — британского резидента в Пешавере. Царь именуется царем. Имеет свою вооруженную стражу. Командует стражей сам, потому что имеет британский офицерский чин. На приемы в Гильгит и Пешавер ездит в английском мундире.
Но Гулам Шо всегда сознавал, что за ним постоянно, с усмешкой и превосходством следят презрительные глаза белого человека. А сколько раз, когда он ездил по делам в Индию, за его спиной слышался обидный хохот. А высокомерные жены офицеров, белокожие англичанки, с отвращением отдергивают руку от его губ. А ведь он настоящий царь в тридцатом поколении.
И Гулам Шо всегда возвращается из европейских чистеньких, вылощенных салонов в свой прокопченный, сырой сарай-дворец озлобленный, еще более дикий, свирепый. Он по-дикарски заправляет делами своего царства, в котором единственный закон — произвол, единственная форма правления — насилие, грабеж, убийство. Он безнаказан, потому что он царь.
А на запросы политического резидента он отвечает одно: «Нужны налоги, получайте налоги. Не ваше дело, как и с кого я выколачиваю денежки».
И Гулам Шо на хорошем счету у администрации Англо-Индийского департамента. Он мастер по вытягиванию ремней из спин подданных. Кажется, нет ничего в его царстве, что не обложено налогами и податями: и дым из трубы, и огонь в очаге, и зажженная свеча, и дверь дома, и невинность девушки, и воздух долины, и супружеское ложе, и первый крик младенца, только что появившегося на свет. Вечно царю Гуламу Шо не хватает всего, чем довольствовались его отец, его дед. И даже того, что сверх налогов ему во дворец доставляли бесплатно все необходимые продукты на весь год. И того, что все работы по дворцу и двору выполняют тоже бесплатно жители долины. Что охрану его особы несут по очереди юноши селений, что перевозочные средства, корм для скота и коней, возделывание земли и виноградников, поставки топлива — всё не стоит ему ни гроша. Он умудряется взимать сборы на каждом мостике, через потоки и реки, пошлины с каждой головы прогоняемого на пастбище скота. А чтобы ездили именно через те мосты, где дежурили его люди, он повелел разломать все другие и испортить броды. А когда раздаются проклятия, Гулам Шо ссылается на британских резидентов, чтобы отвести от себя недовольство.