— Тьма… Он приходил… скорпион… Тюльпан распустившийся в пятнах… Мыши! Сердце покрыто язвами от жала скорпиона… От жала! Тьма… Я не пойду в тьму! Там змеи! Убейте меня здесь… Не пойду!!! Спаси меня, комиссар!
— Ай-ай, как кричит пери! Боже правый! Не кричи, пери! Пей чай, пери. Боже правый! Успокаивает сердце чай.
Удивительно тягучий тон, которым издалека, от порога, начал успокаивать Монику Ишикоч, погасил огоньки безумия в ее глазах. Она вдруг засмеялась:
— А кукла цела… Мне мама говорила: кукла жива. Тетушка Зухра сказала: «Нельзя дать тебе куклу, ты прокаженная. Ты сделаешь куклу прокаженной». И не дала… куклу… в хлев…
И девушка заплакала. Ишикоч не выдержал:
— Хватит, пери! Боже правый! Покажи руки!
Он, все еще дрожа, быстро подбежал к дастархану.
Ничего не понимая, девушка подняла ладони и протянула их перед собой.
— Враки! Боже правый! — бормотал Ишикоч. — Никакая ты не прокаженная. Не бывают такие руки у прокаженных. Не можешь ты быть прокаженной! Сколько на веку своем видел прокаженных! Посмотрите на ее руки, посмотрите на ее лицо. Разве такие руки, такие щечки у прокаженных?..
— Хватит о прокаженных, — не выдержал Микаил-ага. — Что с вами, Ишикоч?
— Это с ним бывает. Накурится — и бывает. Успокойтесь, Ишикоч. Давайте решать, что делать. — Слова Мирза Джалала сразу же вернули всех к действительности. Он решительно приказал Ишикочу прекратить болтовню, идти седлать лошадей.
— Надо достать лошадь и для нее!
— Боже правый! Конечно, достанем!
— Нас так просто не выпустят, — спокойно предостерег Микаил-ага. — Здесь, в ишанском подворье, все боятся его святейшества Зухура. Дрожат. Насчет лошадей позаботьтесь, Ишикоч, поосторожней, поаккуратней. И возьмите себя, наконец, в руки. Чтобы никто не узнал. Поедем, когда стемнеет.
— Куда поедем? — обрадовалась девушка. — Уедем, уедем… Меня больше не запрут в хлеву.
— Нет, конечно. Здесь, в этом логове, оставаться тебе нельзя. Но сейчас беги домой, накинь на голову паранджу, притаись и жди, никому на глаза не показывайся. Вечером за тобой приедет Ишикоч.
— Приеду, боже правый, приеду… Конечно, приеду. — Он забегал то с одной стороны, то с другой. И все старался заглянуть в лицо девушке, бормоча: «Бывает же такое! Боже правый!»
Но девушка ни за что не хотела идти домой. Она плакала, она говорила, что ее опять будут мучить, что она лучше умрет, что тетушка Зухра не любит ее, ругает «желтоносой», а отца нет дома, уехал в горы, а если прознает что-нибудь ишан, она пропала.
Тут вся физиономия самаркандца сморщилась в печеное яблоко. Из горла его вырывались звуки, которые при желании могли сойти и за смех и за рыдание.
— Хи… у нашей принцессы тут сколько хочешь друзей. Монику не забывали, когда ишан Зухур ее в хлев-то запрятал… Приходили и девушки-подружки и джигиты к окошечку. И по ночам разговаривали, и пищу носили. Один тут Юнус-кары — юноша — даже стихи сочинил о девушке с золотыми волосами. Пел ей вместо того, чтобы помочь. Боже мой, три года в хлеву. Бедняжка!
— Что же они все… и этот поэт, — рассердился домулла. — Что ж они не могли ее освободить? Чего ж они смотрели?
— Трусы! Они боялись. Ишана Зухура боялись. Трусы! Проказы боялись. Боже мой! Если бы только знать! Тут все больше черта проказы боятся.
— Привезли бы врача из Самарканда.
— Невежды! Откуда они знают. Они все тут под Зухуром ходят. Проклятый ишан Зухур тут и священник, и помещик, и ростовщик, и отец родной. Боже правый, бедная девочка, в мраке, грязи… И эти ржавые железки. Ручки! Смотрите на ее ручки! Все в шрамах.
— Нас всех в своих лапах держат, — выпалила просунувшаяся в приоткрытую дверь голова.
— Это еще что за явление? — встревоженно воскликнул Мирза Джалал.
Голова в посеревшей от времени чалме на минуту словно застряла у притолоки и двинулась внутрь. Оказалось, что она принадлежит упитанному юноше в бедняцком халате и кавушах на босу ногу.
— Можно войти?
— Так это и есть тот поэт Юнус-кары, — усмехнулся Ишикоч. — Про него в Чуян-тепа все знают. Он по вечерам читает старикам коран, а по ночам поет газели и масневи о Девушке с Золотыми Волосами. Это он по ночам ходил к хлеву. Ох!
— Мы помогаем Монике-ой, — борясь с застенчивостью, забормотал юноша. — Мы хотим увезти Монику-ой в Самарканд. Мы три раза ломали дверь и помогали убежать Монике-ой. Только ничего не вышло. Моника-ой прокаженная. Ее обратно сажали в хлев, а нас камчой, камчой! Кулаки у ишанских мюридов — камень.
— Уйди, Юнус, — вдруг сердито сказала девушка из-под чачвана: едва появился юноша, она закрыла лицо. — Уходи! Не позорься. Я просила, плакала, привези доктора, а… а… ты не смог…