Все жадно ели, и некоторое время чавканье даже заглушало свистки и тарахтенье сновавшей по путям взад-вперед мимо чайханы «Овечки».
Вдруг нищий оттолкнул от себя миску и захрипел:
— А нет ли здесь — проклятие его отцу! — свиного духа? Хозяин зиофата, ведь ты кяфир!
Путешественник ответил отрицательно. Он с любопытством разглядывал нищего.
— Чего смотришь на меня? — вспыхнул тот. — Откуда ты узнал, кто я? Откуда ты узнал, кто я? Откуда ты знаешь таджикский?
— Гостю не подобает спрашивать про хозяина, — лениво съехидничал, ковыряя в зубах соломинкой, путешественник. Ему не нравилась настырность Синей Чалмы.
Чайханщик поспешил вмешаться:
— Наш урус — домулла. Он изъясняется на всех мусульманских языках мира: и по-узбекски, и по-киргизски, и по-таджикски.
Черный огонь, горевший в глазу нищего, погас, но от этого лицо его не сделалось приветливей.
— Ты хороший человек. И мусульманин не всегда так гостеприимен. Помог голодному… нищему. Святой поступок. Но ты не мусульманин. Ты оттуда. Ф-фу, ничего не слышно. Шумит сатанинская арба, — и он с ненавистью кивнул на проходивший через станцию без остановки товарный.
Когда грохот и скрежет колес прекратились, нищий снова заговорил:
— Всеблагой дал мусульманам землю, — широким жестом волосатой руки он обвел полынную степь от края до края, — степь. Горы! — И он показал на далекие синие вершины. — А вы, кяфиры, сковали землю железными полосами и катаете по ним железные арбы, душите железом мусульман.
— А мусульмане разве не ездят на поезде?
— Никому ваш поезд не нужен.
— Вон какой вы бедняк… нищий…
— Я не нищий… Я дервиш, я странник аллаха.
Громко, от души рыгая, чайханщик принес чайники с чаем. Он вертелся около гостей и тревожно поглядывал на Синюю Чалму. Казах наелся, распарился в своем кожаном тулупе и добродушно сопел. Разговор о мусульманах его не интересовал.
Чай, густой, искусно заваренный, настроил дервиша на мирный лад. Взгляд его перестал колоть путешественника. Есть дервиш продолжал со вкусом и даже жадно. С пальцев стекало сало, лоснились от сала длинные жгуты усов, борода и даже растительность на открытой груди.
Наконец он насытился. Вытянул руки над опустошенными мисками и только хотел прочитать благодарственную фатму, как это сделал с иронической усмешкой хозяин угощения.
— Хэйли баррака, таъане саалык. Оомин обло!
Проведя руками по засаленной бороде, дервиш изумленно хмыкнул. Чайханщик даже глаза закатил от восторга.
— Я же говорил, я говорил. Они есть домулла… Настоящий домулла. Ученый мусульманин.
— Он — кяфир. — Дервиш показал на пробковый шлем, лежавший на полке. — Но пусть не думает, что мы не благодарны. Послушай меня, урус. Послушай одну притчу. Очень поучительную притчу.
Расположившись поудобнее, развалившись на паласе с пиалой в руке, он нараспев, гнусавой скороговоркой кишлачных бабушек принялся разматывать нить сказки:
— Было или не было, жили или не жили в бывшей или не бывшей стране, но был и жил в стране, именуемой Мастудж, достойный шах, и было у него сорок жен и красивых наложниц, полнотелых таких, что если лягут, то и подстилки не надо, такие жирные да мягкие они, разъелись на хлебах того шаха. Вот одна из красавиц понесла и в положенный час родила девочку на огорчение тому шаху. Но выросла та девочка красавицей, и стали к ней свататься разные принцы и царевичи. Да вот дочку шаха аллах проказой наказал. Посоветовался шах со своими верными визирями и по их совету запер прокаженную принцессу в башню. Ну и сидеть бы ей в башне, коротать свой век до смерти, так вздумал один царевич ту принцессу из башни освободить, увезти да на ней, прокаженной, жениться. Донесли про то мастуджскому шаху. Повелел он засаду под мостом во рву устроить, того молодого сумасброда подстеречь. И подстерегли, и схватили, и пред светлые очи шаха поставили. А он палача позвал и голову принцу приказал рубить. Ну и отрубили, а прокаженную принцессу удушили, — что там с прокаженной возиться, одна смута в государстве.
— Ну и сказка! — поразился хозяин зиофата. — А что же произошло потом?
— А что? — хмыкнул нищий. — Отрубили наглецу голову, и все тут! Не лезь не в свои дела. Дела государства темны и неясны. А в сказке всегда есть смысл и значение! То-то же!
Он извлек из своих лохмотьев тыквенную табакерку, вытащил пробочку с махорком, отсыпал несколько зеленых крупинок наса и ловким толчком ладони отправил в открытый рот под язык. Воткнул махорок и хотел было спрятать тыквянку.