Эмир с удивлением поднял голову. Индус говорил по-персидски. Очень правильно, без всякого выражения. Такая выдержка оскорбленного, избитого фанатиками человека вызывала смутную тревогу. От индуса следовало ожидать жалоб, криков, базарного скандала, а он стоит безропотный, спокойный. Эмир пристально вглядывался в измазанное грязью лицо индуса, и мурашки поползли по его спине: столько высокомерия и презрения он прочитал в его глазах.
Неловко кашлянув, Сеид Алимхан прикрикнул на Главного с Посохом:
— Объясни! Разъясни!
— Внимание… э… имеющие уши, — возгласил Хаджи Абду Хафиз. — Да поймет каждый своим умишком. Издревле повелось в странах Востока и Запада богоугодное дело: когда правоверный повелитель страны по капризу судьбы и злокозненных обстоятельств теряет власть и царский трон, вынужденный искать приют в дальних странах и остается не у дел. Тогда, памятуя, что «сидящий без дела дергает волосы из бороды» и дабы нарушить скуку обывательской жизни и найти полезное времяпрепровождение в подобных случаях, правоверные государи предаются делам благотворительным и милости. Повелители, лишенные, трона, обращали внимание на бедственное положение людей черной кости и… идя им навстречу, приказывали вырыть большие водоемы, дабы избавить мусульман от жажды. Такой водоем создал и великий эмир Бухары, повелитель правоверных, их высочество Сеид Мир Алимхан. Оставив свои дела, он направляется из своей резиденции в семь часов утра не покладая рук трудиться на пользу мусульман, раздавая им воду милости и лично при том записывая на пергаменте тростниковым пером, кому сколько отпущено воды и сколько за эту воду уплачено, чтобы ни один грош не пропал напрасно.
Видимо, Сеиду Алимхану надоело слушать Главного с Посохом или уже сотни раз слушал он эти слова. Он нетерпеливо спросил:
— Вода милости… Сколько в казну? Поступило…
Сидевший у подножия трона писец вытащил из коврового хурджуна конторские счеты, защелкал костяшками. Главный с Посохом поспешил доложить:
— Одиннадцать рупий и восемь грошей.
— Мало… несчастный я, — заохал эмир. — Злосчастный я… силы… проклятый в хаузе… — разохался эмир, тыкая пухлым пальцем в сторону измазанного илом индуса. И жалобная гримаса на физиономии эмира удивительно походила на такую же гримасу на посиневшем на ветру лице индуса. — Увы, мои доходы! Хлеб моих домочадцев!.. Бедняжки… Увы мне!
Он прервал свои причитания, чтобы приказать:
— Неверного язычника… прочь!..
Зябко пожимая плечами, индус ушел. Он не обернулся, но слова его услышали все:
— Властелин букашек, а сколько крови еще прольется из-за него…
Толпа пропустила индуса. Оборванцы расступились перед ним. От глаз эмира не укрылось, что индус сел в стоявший на шоссе неподалеку от сада дорогой фаэтон.
— Проклятие его отцу, — сказал тихо Главный с Посохом, — а лошади-то серые, в яблоках.
Почему-то невинное замечание о лошадях в яблоках вызвало у эмира приступ ярости. Он замахнулся четками на Главного с Посохом.
— Ты дурак… последний из дураков. Это тот, о котором из Пешавера письмо… Вероятно, тот самый купец Шоу… Рот ты разинул… — Голос его снизился до шепота: — Вечерний намаз близко… хотите разорить… нищим сделать… Быстро!
Несчастный, расстроенный, он подпрыгивал в своем скрипучем кресле и умоляюще поглядывал по сторонам. И лишь когда водоносы снова вереницей потянулись к нему и калям его заскрипел по пергаменту, он успокоился. Внимание его привлек стоявший поблизости человек в сипайском френче цвета хаки, в галифе и высоких лаковых сапогах казанской работы. Сипай низко надвинул свою синюю с блестками чалму на правую бровь, но не мог скрыть на глазу большого бельма. Наблюдая за раздачей воды из хауза Милости, он ждал окончания церемонии с видом случайно попавшего сюда человека.
Сахиб Джелял заметил стоявшему рядом высокому тибетскому ламе:
— Что же Кривой не вступился за Шоу? Приехали-то они вместе. — Но в многоголосом, шумном сборище слова эти буквально потонули. — Толпа капризна… бывало и раньше… Терпение людей истощалось. Они хватали своего государя, поднимали высоко над головой и бросали в хауз…
— Так не трудно и простуду схватить, — иронически усмехнулся лама. — Но минуточку, господин эмир заговорил.
А тем временем эмир все что-то шептал на ухо Главному с Посохом, и тот понимающе кивал головой и тоже посматривал подозрительно на сипая. Затем придворный спустился с возвышения и тараня по-бычьи толпу, пробрался к нему и что-то сказал. Ответ получил, видимо, неожиданный и надменный, потому что, испуганно замотав головой, поспешил к трону.