— Такой высокий гость! Э, желанный гость! Разве мыслимо отпустить такого гостя, э, без плова!
Излюбленное многозначительное «э» муллы Ибадуллы навело на мысль о восточных снадобьях, которые, по слухам, помогали хозяевам Кала-и-Фатту избавляться от мешавших им людей.
— Э, молю, э, не отказывайтесь! «Отец пищи» уже доспевает в казане. Тем временем позвольте вашими мудрыми советами просветить, э, ничтожные наши мозги.
— Вы почтеннейший из духовников, а мы разбираемся лишь в делах купли и продажи, — заметил Сахиб Джелял, пряча усмешку в бороду, — Наши скудные мозги уже высохли на ниве философской мудрости, не то что ваши. Вон какая у вас голова… круглая. А лоснится так, словно мозги проступают от избытка. Вы превзошли все тайные тонкости священных сур корана. Мы простой смертный, торгаш, базарчи, и позвольте нам…
— Но вы мудрец и сами знаете, — заерзал мулла Ибадулла, — что джихад, священная война, есть купля-продажа на рынке жизни смерти, где покупатель — сам аллах всемилостивый, а продавец — правоверный мусульманин.
Что же осталось Сахибу Джелялу? Он величественно кивнул, но тут же иронически добавил:
— Увы, если сравнивать с вами, в вопросах истолкования книг мы бродим в потемках.
Он говорил с важностью, спокойно. Кажется, опасность прошелестела мелкими шажками мимо, но тут же озноб коснулся спины.
Широченное сюзане, висевшее поперек михманханы, заколебалось, и из-за него в выходную дверь выскользнули две фигуры. Видимо, мулла Ибадулла принял меры предосторожности.
— Во время своего эмирства, — хмыкнул Сахиб Джелял, — Алимхан приказывал рядом с болтунами-сплетниками выставлять у ворот арка на позор господ наушников. Их прибивали не за язык, а за ухо. Это тоже очень больно.
Он не мог не поглумиться. И мулла понял это.
— Э… настоящий вы, э, шутник. — Вся луноподобная физиономия муллы Ибадуллы покрылась морщинами. — Ну, э, ни одно ненужное слово не выпорхнет из нашей михманханы.
Как могут меняться люди! Только что волк показывал «зубы свирепости», а уже пресмыкается. Сколько у него, проклятого, лиц! Что он вытворит еще!..
— Вижу, господин премудрости, вы достигли высших степеней знания!
«Проглотил ты жабу, господин льстец, — мелькнула мысль. — Льешь сироп подобострастия, господин лицемер. В душу лезешь».
А в узеньких щелочках глаз муллы Ибадуллы тлела хитринка.
— Говорил пророк: «Поклянись тремя клятвенными обещаниями „атали“, „биали“, „ваали“. И доверие тебе!»
— В чем же, святейший Ибадулла, надлежит мне клясться? Что же я должен клятвенно подтвердить вам, а?
«Проклятый все же не верит», — подумал Сахиб Джелял.
— Виновник всех причин — аллах. Поклянемся же перед его лицом тремя способами, что вы и мы будем помогать и содействовать друг другу, э, во имя чистого исламского вероучения.
— И даже против эмира?
Гримаса перекосила лицо Ибадуллы. Нет, Сахиб Джелял не наивен и не прост.
— Виновник, то есть, э, причина всех причин — бог, — молол он, с трудом ворочая неповоротливым языком, — и чтобы возвеличить великое имя его, мы вознесем к его престолу тайные, э, тайные молитвословия. Дабы, э, не волновать его высочество. Дабы не обременять излишними заботами.
Сахиб Джелял не перечил. Он думал: «Тайные молитвы? Значит, шакал имеет секреты ото льва».
Тайны! Какие тайны у расползшейся груды жира и мяса? Все его надутое величие, все его гипнотическое влияние, власть над людьми от жира. На Востоке жирный человек — важный человек. Толстяк потому и толстяк, что ест много. Значит, богат, значит, могуч! Что из того, что толщина мешает мулле Ибадулле двигаться. У него достаточно всяких югурдаков, людишек на побегушках, готовых за чашку плова повиноваться, выполнять, бить, убивать. Те, выскользнувшие из михманханы, не задумываясь, расправились бы с Сахибом. Сам мулла Ибадулла сидел бы благочинно, сложив ручки-полешки на животе, любовался бы содеянным. Любое движение, выговоренное слово вызывает у него обильную испарину. Вот-вот задохнется от спазматической одышки.
Мулла Ибадулла долго набирал воздух в легкие, долго сопел, прежде чем заговорить снова:
— Человек слаб, человеку покой нужен. А какое может быть спокойствие? Советский порядок. Черную кость, э, учить грамоте вздумали. Зачем черной кости книга? В кишлак Пахтакент из города приехала вертихвостка с голым лицом — паранджу она еще в Ташкенте сожгла — учительница. В амбаре учила сопляков читать, писать, не по корану, по советским книгам. Наши люди подбросили записку: «Уходи, проститутка, пока цела!» И не подумала убраться, э, наши поехали. В школе девку ту раздели, повеселились с ней… и повесили при учениках. Потом двери снаружи заперли, хвороста, колючки натаскали и сожгли школу. Э, жарко горела. Из кишлака прибежали дехкане. Их близко не подпустили, э, сгорели и щенки, поджарились в шашлык.