Объекты мы делали из папье-маше, акрила еще никакого не было, и красить все приходилось водоэмульсионкой. Черную краску приходилось изобретать из смеси туши и лака, из-за этого получался слюдяной оттенок.
Фигуры «Ботанического балета» имели отсылы к временам детства, когда я лепил из снега. Все хотели фрукты и лепили их из снега. Так получились костюмы-объекты в виде яблок, вишен. Для себя я сделал костюм Дядьки Чернослива. Виолетта Литвинова была в объекте «Халат Виолетты», Маша Круглова – в «Будке Гласности». Лена Кадыкина с подружкой были в кокошниках с образами Чайки и назывались «Девушки Пурга», они бегали с длинными полосами бумаги, исчерченными орнаментами. А Коля Пророков выступал в роли «Клюшки», с головным убором «Карякской теплоэлектростанции-1». А последний объект был в виде ледяной подводной лодки с головным убором «Карякская теплоэлектростанция-2». Вася Селиванов был Арнольдом Нижинским. Такой вот получился шаманский этнографический и одновременно индустриальный балет со своей легендой для каждого костюма и общей историей. Объекты передвигались по сцене, вращаясь. Завьюженный пургой вальс написал Саша Шварц, во время исполнения вальса я выл карякской белугой. Девушки-пурга перемещались, не вращаясь, разбрасывая вокруг себя бумажный снег.
М.Б. Это были одновременно сложные и хрупкие конструкции?
А.Б. Костюмы были громоздкими, и перевозка их была сложна. Сложнее, чем монтаж. Когда мы везли «Ботанический балет» в Юрмалу, все стояло в тамбуре, и часть – в купе. На наше счастье еще не было никакой таможни, и все можно было перевезти без деклараций и волокиты. Мы все оборачивали поролоном и запечатывали в полиэтилен. Не удивить своим приездом Неделю альтернативной моды мы не могли, и мы получили Гран-при! После успеха в Латвии нас пригласил Слава Полунин в «Академию дураков», где мой бумажный снег стал лейтмотивом – оракулом будущего. Мы показали академистам «Полет чаек в чистом небе» и «Ботанический балет», все это происходило в кинотеатре «Родина».
М.Б. Вопрос, касаемый девяностых и тогдашней моды. Улицы девяностых изменились с началом новой эпохи клубов и сквотов?
А.Б. Мне это вспоминается так: до 93-го года преобладали «стиляги с Тишинки», то есть, было очень много людей ностальгического советского плана, расцвеченные характерами фильма «Место встречи изменить нельзя». Вот эти «развед-группы» и «милицейская интеллигенция», какие-то «шпионы» и «хулиганы» – вся эта эстетика в 93-м году стала отходить, она стала терять свои позиции. Потому что тот рынок, европейский и американский, который хлынул в Россию, очень быстро все вымывал: и сознание, и местные рынки, вообще все уничтожал. И люди, которые привыкли играть со своими образами, они, как азартные дети, стали хватать новые игрушки и примерять их на себя. И, если обычный обыватель примерял обувь на ноги, то заигравшийся в моду человек тоже самое сразу же примерял себе на голову. Такая игра в абракадабру и переиначивание была, и это работало как генерирование новых имиджей. Другой вопрос, что никто не предполагал, что вот это наводнение нового и иностранного, не только уничтожает былую ситуацию и атмосферу, но уничтожает и национальные особенности в стране, самобытность уничтожает. Если сейчас посмотреть какие-нибудь голливудские сериалы о захвате инопланетянами нашей планеты, то вся методика и действия там были примерно такими же, как те, что были проделаны с нами в девяностые. Скорее всего, многие из этих интервентов тренировались и воспитывались на таких фильмах. Предполагая по сценарию, что сначала они вбросят все самое завлекательное, самое лучшее из своих стран и тем самым разрушат быт России. Затем, когда мы изменимся, они станут диктовать и указывать, где наше место. А место и роли таковы, что мы должны стать рабами, очень мощно эксплуатирующими их достижения, и стать наркоманами-потребителями всего того, что они делают. Конечно, мы этого всего не знали.
М.Б. Возможно, но мне кажется, что продвинутая часть молодежи все-таки была ориентирована на британские стили, чем на «американизмы».
А.Б. Я вам могу сказать, что это не связано с британским «экспортом». Весь круг людей, который раньше играл в винтажных шпионов, разведчиков, и в образы кинофильма «Место встречи изменить нельзя» – до 95-го года их было очень много, но после 95-ого их стало совсем мало. И достижения, и культурные приоритеты этих людей не стали интересны новому поколению девяностых и нулевых. Даже соратников у Петлюры чем дальше, тем все меньше и меньше их становилось. И даже те ученики, которые были у меня в девяностые годы, они к 2000-м вообще источились. Все, что было интересно молодым художникам, которых я встречал – это копировать европейские и американские проекты. Они уже не хотели брать какие-нибудь исторические периоды России, им не был интересен ни соцарт как таковой, ни советский быт, им нужно было только копировать иностранные достижения. Я почему это говорю, мы, когда находились как раз на этом сломе времен и эпох, были такими наивными аборигенами, которые за стеклянные бусы отдавали свое самое сокровенное, отдавали свое время, свою способность радоваться, молодость отдавали за эти стеклянные бусы. И теряли то, что у нас было…