— Чего это мы засуетились? — Маховец, передав автомат Притулову, подошел к Мельчуку.
Мельчук опустил руки.
Маховец снял ружье — и чехол не зацепился.
Он отстегнул молнию, вытащил карабин.
— Ничего себе! — оценил Димон. — Красивая штука!
— Ты охотиться тут собрался? — спросил Мельчука Маховец. — На кого? А патроны где?
И сам увидел магазин в руке Мельчука. Взял его и, осмотрев карабин, который держал впервые, догадался, где у него что, вставил магазин, передернул затвор.
В автобусе стало очень тихо.
— Да не бойтесь вы, — сказал Маховец. — Я не убийца, хоть и людей убивал, это он убийца. Расстрелять нас хотел? А?
Мельчук не ответил. У него дрожали руки, подбородок.
— Вот так, граждане присяжные! — обратился Маховец к пассажирам. — С вами, как с людьми, а вы только и думаете, как бы нас убить. Может, еще у кого оружие есть? Нет? Ну, смотрите. А с ним мне что делать? Это хорошо, что мы успели его обезвредить. А что было бы, знаете? Он бы выстрелил. А я тоже. И мы бы всех вас тут покрошили. Так что — продолжаем наш суд в новом направлении. Вопрос такой: пристрелить мне его или нет?
— Перестаньте, — сказала Наталья. — У всех нервы. Надо понять человека.
— Нервы надо лечить! Повторяю вопрос и ставлю его на голосование. Условие такое: кто руку не поднимет, того я тоже пристрелю.
— Ладно тебе, — сказал Петр. — А то напугаешь еще.
Маховец резко повернулся к нему:
— Я тебе дам ладно! Я тебе так дам ладно, урод, что ты забудешь тут рот раскрывать, пока я не разрешу! — И опять к пассажирам — почти нежно: — Ну, голубчики? Поехали? Кто за справедливый расстрел данного преступника? А? Что это вы засомневались? Он вам не друг, не брат, не родственник.
Тут Мельчук повернулся и сказал:
— Голосуйте, не сомневайтесь. Ему все равно надо кого-то убить. Пусть уж меня.
— Мне не надо, я вынужден! — не согласился Маховец. — Я жду.
И он поднял карабин.
И всем стало ясно, что он выстрелит. Бывает: так человек посмотрит, что не остается никаких сомнений в его намерениях. Ни у кого.
— Он идиот, за ружье хватается, а нам погибать? — выкрикнул Тепчилин. — И поднял руку первым.
Постепенно, медленно, не сразу — руки подняли все.
Застрелит он меня, и я не смогу ничего сделать, подумал Ваня. А так, может, что-нибудь смогу.
Застрелит он меня, и я не сумею ему отомстить, подумал Желдаков, который считал, что хочет отомстить Маховцу.
Застрелит он меня, и я не узнаю, чем дело кончится у Стива и Дафны, думала Нина, учитывая, что Дафна уже ходит по улицам, изображая слепую и, похоже, хочет нарочно стать по-настоящему слепой.
Застрелит он меня, подумал Курков, и не допишу я ту картину, которую начал весной и которая должна стать не только лучшей в моем творчестве, но вообще может знаменовать собой новое направление.
Застрелит он меня, подумал Димон, и не будет тогда ни лайфу, ни кайфу. Да и мать не переживет, подумал он дополнительно, она и так больная.
Дядька уже старый, а я молодой, он уже пожил, а я нет, думал о Мельчуке и себе Тихон.
Я отвратительно буду смотреться мертвая, думала Вика, все мертвые выглядят ужасно (и вспомнила недавние похороны бабушки).
Мне еще детей рожать, думала Арина.
Я дочь сиротой не могу оставить, думала Любовь Яковлевна.
Если выбирать, жить другому или мне, я всегда выберу себя, честно думала Елена.
Не хочу умирать в таком мучительном состоянии, если бы сперва выпить хотя бы, думала Наталья.
Голосуй, не голосуй, они все равно по-своему сделают, думала старуха Лыткарева.
На самом деле они думали не совсем так или совсем не так, но причины были такими, если их сформулировать. А на них наложились бы еще причины неосознанные, побочные, тайные.
Но Маховец не поверил их искренней и оправданной трусости, не поверил, что они подличают от души и от чистого сердца (хотя обычно только в это верил).
— А я знаю, почему вы все проголосовали. — сказал он. — Потому что думаете, что я его не застрелю. Ошиблись, граждане! Вы человека к смерти приговорили, так и знайте.
И он наставил карабин на Мельчука.
По лицу Илья Сергеевича струился пот. Но в глазах было, как и у других: «Нет, не верю, не может быть».
Вот такие моменты Маховец очень любил. Он вспоминал свои счастливые годы главенства в районе «Техстекла», когда подходил к какому-нибудь домашнему пареньку и задумчиво спрашивал: «Угадай, дрёбну я тебя или не дрёбну?»
Паренек терялся. Скажешь «да» — получишь по морде: угадал. Скажешь «нет» — тоже получишь: не угадал. (А Игорю даже в голову не приходило, что это дворовый вариант известной логической загадки.)