— Я погулять!
— Надолго? — спрашивала она вместо того, чтобы сказать, как говорила раньше: «Только недолго!»
И он отвечал:
— Часа на три. К Сашке пойду.
— Ладно.
Притулов сейчас не думал и не вспоминал об этом, но ведь никуда не исчезло, находилось в той самой голове, которую он пристраивал поудобнее, — вместе с детством, незаметно живущим в ней, с матерью, с мороженым, с медведем, с кудрявым мужчиной…
— Делать вам нечего, — сказал Притулов. — Можешь стрелять без суда и следствия.
Он сказал это почти искренне. Жить, как он живет, ему надоело, а жить, как он хочет, все равно не дадут. Сколько можно тянуть эту ерунду?
Желдаков не собирался в него стрелять — он хотел бы выстрелить в Маховца, главного своего обидчика. Но зато выстрелом в Притулова можно до смерти напугать Маховца. Тоже убить — но потом. А убить страшно хотелось — разрешить себе наконец то, что разрешают другие, а он разве хуже других? Но ведь считает, что хуже — и смирился с этим, добровольно примкнул к худшим и научился при этом себя обманывать, считать, будто все нормально. А вот сейчас — лучший, потому что от него все зависит, все в его руках.
Он встал над Притуловым.
— Не надо, — сказала вдруг Вика.
— Жалеем? — повернулся к ней Желдаков. — Что, понравилось тебе с ним? Понравилось? Тогда пойдем! А? Почему нет? С ним могла — почему со мной не можешь? Тебя все равно уже изнасиловали, какая разница?
Желдаков предложил это Вике в запальчивости, но вдруг понял, что действительно не прочь — ведь он, если не врать себе, завидовал Притулову, когда тот с нею залез в кабинку, завидовал, но и мысли не допускал, что так может, — а почему нет, почему нет-то? Все его сейчас боятся, он это видит, почему себе не позволить?
— Он совсем опсиховел, — сказал Артем Козыреву.
— Похоже на то. Нервы не выдержали. И пьяный. Они все там пьяные.
— Я переворачиваюсь, — предложил Артем. — А то сейчас будет гора трупов.
— Постой. Видишь, какой скат? Трупов еще больше будет.
Действительно, посмотрел Артем, довольно высоко, да еще внизу кочки или кротовые холмики, их полно в этих местах. Автобус может сразу перевернуться — и будет кувыркаться дальше, целым никто не останется.
А Желдаков потянулся к Вике. Она должна была отодвинуться к окну. Желдаков остался бы доволен, что напугал, и закончил бы дело с Притуловым. Но Вика не отодвинулась. И Желдаков схватил ее за руку и дернул на себя.
Вика выхватила нож и попыталась сунуть его в живот Желдакову. Но Желдаков очень ловко отскочил — будто в кино. Ему это понравилось. И, вскинув ружье, он сказал решительно и насмешливо, как говорят в кино храбрые герои, разгадавшие хитрость врага:
— Сидеть, девушка!
Вика бросилась на ружье, отбивая в сторону ствол, и все совала ножом вперед, стараясь достать Желдакова. И достала, кольнула его. На футболке проступила кровь. Желдаков глянул на Вику и выстрелил, чувствуя себя в полном праве.
Вику отбросило, она сползла с сиденья.
И опять Лыткарева заплакала, кто-то выругался, кто-то что-то крикнул. А Тихон после секунды замешательства бросился на Желдакова. Тот сильно ударил его стволом в живот, Тихон согнулся. Желдаков начал отступать, держа карабин наготове.
— Ты как хочешь, я в кювет, — сказал Артем Козыреву.
Тот не знал, что ответить.
Зазвонил телефон, который был в кармане Маховца.
Желдаков нагнулся, не спуская глаз с Тихона и остальных, вытащил телефон.
— Что у вас там происходит? — спросил голос.
— Все нормально, — успокоил Желдаков. — Случайный выстрел.
— Это кто?
— Я.
— Кто?
— Террорист. Захватчик.
— А где тот, кто со мной говорил?
— В туалете.
— Нет, а ты кто?
— Я тот, который маньяк.
— Притулов?
— Ага. Конец связи.
Желдакову удалось сказать это бодро, почти весело, хотя бодрости и веселья у него было намного меньше, чем хотелось. С чего бы? Девушка сама виновата, выстрелено и убито правильно. Надо объяснить этим дуракам, если не понимают, — и все будет в порядке.
Но слов для объяснений не находилось, Желдаков молчал и неопределенно улыбался.
И они молчали и смотрели на него. До этого все было страшно, но более или менее понятно. А теперь и страшно, и непонятно. Этот человек, на которого никто не обращал особого внимания, стал вдруг хозяином положения, потому что у него в руках карабин и он уже стрелял — и еще может выстрелить.