* * *
Что это так, а не иначе, и переживаем мы не распад, а расцвет, я это твердо знаю, будучи ровно сорок лет профессиональным хроникером того, что происходит в Москве. Ее увидел впервые, когда возводились высотные здания, Сталин жил еще в Волынском и Кремле, чьи башни фотографировать запрещалось. На Моховой перешагнул порог старого университета. Новый наращивал этажи. Домом служила комната № 316 общежития на Стромынке. Где-то в соседних номерах, каждый коек на десять, проживали юристы Михаил Горбачев и его будущая жена Раиса, аспирантка химфака Наталья Решетовская, тайком славшая письма мужу, зэку Александру Солженицыну.
Моим соседом стал абитуриент из Грозного, зашедший по пути в Москву в станицу Вешенскую и взявший у Михаила Шолохова рекомендательное письмо. Предусмотрительным не по годам оказался мой первый московский товарищ, сын уборщицы, со Стромынки начавший ходить в Староконюшенный переулок, на квартиру автора "Тихого Дона", подкидывавшего нищему студенту рубли и угощавшего водкой. Тогда узнал я первую московскую тайну, что классик живет не только на Дону, но и на Арбате. Стремление ее раскрыть побудило в конце концов начать расследование, приведшее к находке рукописей, которые одни считали утраченными, другие - украденными. Со Стромынки началась тема, закончившаяся в 1995-м - выходом в богоспасаемом издательстве "Голос" книги "Кто написал "Тихий Дон", дружно замалчиваемой как правыми, так и левыми. Многим по сердцу давний миф о плагиате. А мне дорога истина. Ради нее и пострадать сладостно.
* * *
Тогда на Стромынке понял: Москва - город тайн, здесь делается история. На моих газах комендант общежития снимал со стен портреты Берии, расчищая мне дорогу к редакции на Чистых прудах. Отсюда члены редколлегии спешно, не доверяя это срочное задание МГК КПСС молодым, разъезжались по заводам и фабрикам на митинги, где трудящиеся гневно клеймили поверженных сталинских вождей.
Хрущев открыл всем ворота Кремля, куда я поспешил, чтобы подняться на стены и башни, Ивана Великого, купол Сената, побывать в подземных палатах, соборах и дворцах, в квартире Ленина.
Увиденное тогда стало содержанием первой книги "Москва глазами репортера". С тех пор много раз спешил в Кремль, чтобы описать, как антрополог Герасимов хоронит кости Ивана Грозного, увидеть белые камни чудом уцелевшей церкви Лазаря времен Дмитрия Донского, опуститься в колодец Арсенальной башни... Путешествовал по Боровицкому холму в глубь времен, век за веком, и в пространстве, обходя все сохранившиеся строения, рассматривая росписи, иконы Андрея Рублева. Информация для газеты стала книгой "Первый Кремль России".
Но обо всем, что узнал тогда, рассказать не мог. Потому что советским людям не полагалось знать, тем более прочесть в партийной газете о разрушенных большевиками соборе Спаса на Бору, самом древнем в столице, Красном крыльце, монастырях Чудовом и Вознесенском. Из последнего гробницы царевен и княжен упрятали в подвал Архангельского собора, где мне их показали. Но написать об этом - ни-ни! Тогда и выяснил я, что почти треть Кремля при Сталине исчезла и, кроме названных святынь, разобрали Малый Николаевский дворец, чтобы на месте его и монастырей построить Военную школу ВЦИК, чья казарма располагалась в Кремле, куда ни пройти, ни проехать без пропуска, пока жили Ленин и Сталин, было нельзя.
Как раз в этом здании при Хрущеве открыли Кремлевский театр. Его я первый описал в обновленной "Московской правде", ставшей с 1 февраля 1958 года городской газетой МГК партии, реформаторской по верстке и по содержанию, сделанной руками молодых, перешедших в старушку, верставшуюся, как подпольная "Искра", из "Московского комсомольца". В новой газете уважали репортаж, можно было писать от первого лица, употреблять "я", а не "мы". Многое стало возможным после хрущевских реформ. Но далеко не все, каждое слово продавливалось через сито бдительных уполномоченных Главлита, цензоров КГБ, министерств, института марксизма-ленинизма. Даже рост Ильича (что-то около 160 сантиметров) назвать было нельзя, чтобы не принизить величие основателя КПСС и СССР.
Попавшая в руки телефонная книжка в кабинете вождя с фамилиями расстрелянных соратников, сотрудников и помощников заронила в душу сомнения ко всему, что писали и говорили об Ильиче. Если эти люди действительно враги народа, то какой же Ленин гений, коль не распознал их вблизи себя? Если же замученные неповинны в преступлениях, которые им инкриминировали на съездах и пленумах, то что же это за партия, где творилась расправа над своими? Все эти вопросы привели к "Ленину без грима", новой еще, не изданной книге, чьи главы появлялись недавно в "Московской правде", удивляя моих постоянных читателей, запомнивших автора по давним очеркам, где Владимир Ильич представал чутким и добрым к шоферу Гилю, телефонистке Тихомировой, секретарю Володичевой, рассказывавшим внимавшему им журналисту полуправду о покойном Ильиче, о котором они сами мало что знали.
И сегодня тянет в Кремль побывать в возрождаемых Андреевском и Александровском залах, сломанных все тем же Сталиным. Хочу увидеть новые кремлевские интерьеры. Резиденцию президента. Если Павел Бородин, управляющий делами, выполнит данное мне обещание, покажет все новое, то и я напишу о Кремле 2000 года.
* * *
Входил в журналистику под грохот реактивных моторов и ракет, поэтому облетал всю страну на всевозможных самолетах, даже на ТУ-144 поднялся в стратосферу за неделю до его катастрофы. Нашел завод "Компрессор", где делали "катюши", подвал на Садовой-Спасской, где Королев лепил первые ракеты, и полигон в Нахабино, где их запускали, даже две книжки об этом издал.
Но самым интересным оказалось не летать и ездить далеко, а путешествовать в своем городе, как в чужом, ходить по улицам старой Москвы. Они волновали и вдохновляли, к неудовольствию испытанных "приводных ремней партии". Приносишь заметку о Манеже. И слышишь вдруг от тех, кто постоянно хаживал за вдохновением в "горком нашей партии", отдел строительства МГК:
- О чем ты пишешь! Мы Манеж снесем!
И ведь могли сломать, как кварталы соседствовавших с ним улиц, ставших родной темой и болью. Чем больше узнавал Москву, тем сильнее скорбел душой, потому что увидел на теле города незаживавшие раны, пустыри наподобие того, где располагался туалет при выходе из ГУМа. Здесь снесли Казанский собор, вблизи от него сломали Иверские ворота, мешавшие прохождению колонн трудящихся и танков. К ужасу своему понял, что безжалостно стерты с лица земли сотни храмов, колоколен, старинных ворот и башен, поражавших воображение всех иностранцев, начиная с древних времен, кончая 1917 годом, ставшим для белокаменной роковым. Я это установил давно, а сказать смог недавно, начав в газете цикл "Утраченная Москва".
Не только писал, но и защищал прошлое от уничтожения в комиссии, решавшей судьбу старых зданий. В ней познакомился со многими знатоками города, в том числе с Ильей Глазуновым, кому навешали много разных ярлыков. Но он первый пошел в бой за Москву, публично в ЦК КПСС осудил взрыв Храма Христа Спасителя, на месте которого до недавних дней зеленела хлорированная вода бассейна, "Самого большого в Европе".
У каждого свой путь к "перестройке", мой начался от пустырей, оставшихся на месте памятников. Сочиняя очерки об улицах и домах, я таким образом писал главы выходивших в годы "застоя" книг: "У всех на виду", "Город как мир", "Путешествия в свой город", "Края Москвы", "Хождение в Москву". Хождение стало любимым способом постижения города. Я его ощутил кожей, всем телом, пройдя вдоль и поперек, из конца в конец, по московскому меридиану, кольцам и радиусам.
* * *
Потоптавшись в центре, в один прекрасный день, глядя на большой, считавшийся секретным план Москвы, висевший в редакции, решил непременно обойти ее всю по 109-километровому кольцу МКАД. Хождение растянулось на несколько лет, став предметом шуток редакционных острословов. Когда кольцо путешествия замкнулось, почувствовал, что не только всю Москву обошел, но и увидел, узнал ее всю. Заголовок "Вокруг Москвы" в издательстве поменяли на "Путешествие по новой Москве", чтобы подчеркнуть, чему отдан приоритет новостройкам. Старина везде, и в глазах, и в издательствах, строго дозировалась. Из выходивших при советской власти краеведческих книг о Москве почти ничего нельзя было узнать об исчезнувших памятниках.