Джаада был чрезвычайно высокого роста с длинными руками и выпяченной нижней челюстью, запавшими глазами и толстыми губами. Зайта давно уже завидовал ему из-за того, что тот наслаждался женой с такими огромными формами, на которую он сам кидал восхищённые и похотливые взгляды. Поэтому он ненавидел и презирал его, мечтая о том, как бы когда-нибудь забросить его в печь вместе с тестом и огнивом. По той же причине ему доставляло удовольствие в отсутствие этого скота посидеть рядышком с хозяйкой и немного поболтать с ней.
Он уселся и вытянул ноги, не обращая внимания на её негодование и удивление, и Хуснийя-пекарша со своей привычной задиристостью не преминула спросить его своим грубым голосом:
— Чего это ты так уселся?
Зайта про себя сказал: «О Господь, устрани свой гнев и недовольство нами», затем мягко и дружелюбно ответил ей:
— Я ваш гость, госпожа, а гостей не презирают.
Она с отвращением произнесла:
— И почему же ты не прячешься в свою нору и не даёшь мне отдохнуть от своей физиономии?
Обнажив своей мягкой улыбкой звериные клыки, Зайта сказал:
— Нельзя же проводить всю жизнь подле нищих, червяков и мусора. Неизбежно обращаешь взор и на более красивые виды, а также на более благородных людей.
Пекарша остановила его гневным окриком:
— То есть ты хочешь сказать, что неизбежно мучаешь других людей своим отвратным видом и жуткой вонью?!… Фу…Фу… Прячься в своей норе и запри за собой дверь!
Зайта коварно парировал:
— Однако вполне могут быть и более страшные виды, и ещё худшие запахи…
Хуснийя сообразила, что он намекает на её мужа Джааду. Лицо её омрачилось, и в голосе её послышались нотки угрозы:
— Что это ты имеешь в виду, червяк?!
Зайта, осмелев, сказал:
— Нашего благородного брата Джааду.
Она страшным голосом закричала:
— Ну берегись у меня, подлый ублюдок! Если я доберусь до тебя, то рассеку на две половины!
Не обратив никакого внимания на нависшую над ним угрозу, Зайта принялся лебезить и заискивать перед ней:
— Я же сказал, что я гость ваш, госпожа, а гостей не презирают. И потом — я не тыкал пальцем в Джааду, пока не удостоверился в том, что вы сами его презираете и колотите по любому малейшему поводу.
— Один ноготь Джаады стоит больше тебя самого.
Зайта принялся оправдываться:
— Один ваш ноготок и правда стоит больше всего меня с потрохами, но вот Джаада…
— Ты что это, считаешь, что ты лучше Джаады?!
На лице Зайты промелькнула тревога, от изумления он приоткрыл рот — не только потому, что по его расчётам он был лучше Джаады, но и потому, что считал что само сравнение его с ним было непростительным оскорблением: куда до него этой бессловесной скотине, откуда ему взять подобную могучую силу характера, как у Зайты, по праву считающего весь мир своим собственным!… Он с удивлением спросил её:
— А как вы сами считаете, госпожа?
Хуснийя с издёвкой и вызовом бросила:
— Я считаю, что ты не стоишь и одного его ногтя.
— Этого животного?…
Она грубо закричала на него:
— Он мужчина, каких мало, дьявольское отродье!
— И то создание, с которым вы обращаетесь так же, как с бродячими собаками, вы называете мужчиной?
В его словах она уловила бешенство и ревность, что не могло не понравиться ей, несмотря на весь её гнев, и она отказалась от мысли поколотить его, которая не давала ей дотоле покоя. Вместо этого она принялась с удвоенной силой вызывать его злобу и ревность: