Он подобрал со стола темную деревянную табличку, стер с нее криво выведенные мелом буквы, Олег подумал, что давным-давно он тоже учился писать на такой табличке. Может быть, на этой самой.
- Я вернусь, - сказал Олег. Он подумал: А что сейчас делает Марьяна? Грибы она уже замочила, потом переложила свой гербарий, она обязательно перекладывает гербарий. Собирается? Говорит с отцом? Спит?
- Ты меня слушаешь?
- Да, конечно, учитель.
- И в то же время я сам настаивал на том, чтобы тебя взяли за перевал. Пожалуй, тебе это нужнее, чем Дику или Марьяне. Ты будешь моими глазами, моими руками.
Старый поднял свою руку и посмотрел на нее с интересом, словно никогда не видел. И задумался. Олег молчал, оглядывая комнату. Старый иногда замолкал так, внезапно, на минуту, на две. Надо привыкнуть. У каждого свои слабости. Огонек светильника отражался на отполированном, как всегда чистом микроскопе. В нем не было главного стекла. Сергеев тысячу раз говорил Старому, что пустая трубка слишком большая роскошь, чтобы держать ее на полке, как украшение. Дай мне ее в мастерскую, Боря, говорил он, я из нее сделаю два чудесных ножа. А Старый не отдавал.
- Прости, - сказал Старик. Он прищурил добрые серые глаза, погладил аккуратно подрезанную белую бороду, за которую тетка Луиза почему-то звала его Хемингуэем. - Я размышлял. И знаешь о чем? О том же, что и раньше, о том, что в истории земли уже бывали случаи, когда по той или иной несчастливой случайности небольшой коллектив, группа людей оказывались отрезанными от общего потока цивилизации. И тут мы вступаем в область качественного анализа...
Старик опять замолк и пожевал губами. Ушел в свои мысли. Олег к этому привык. Олегу нравилось сидеть рядом со Стариком, просто молчать, просто сидеть, и ему казалось, что знаний в Старике так много, что сам воздух комнаты полон ими.
- Одному человеку для деградации достаточно нескольких лет. При условии, что он - белый лист бумаги. Известно, что дети, которые почему-то попадали в младенчестве к волкам или тиграм, а такие случаи отмечены в Индии и Африке, через несколько лет безнадежно отставали от своих сверстников. Они становились дебилами. Дебил - это...
- Я помню.
- Прости. Их не удавалось вернуть человечеству. Они даже ходили только на четвереньках.
- А если взрослый?
- Взрослого волки не возьмут.
- А на необитаемый остров?
- Варианты различны, но человек неизбежно деградирует... степень деградации... - Старик взглянул на Олега, Олег кивнул. Он знал это слово. - Степень деградации зависит от уровня, которого человек достиг к моменту изоляции, и от характера человека. Но мы-то говорим о социуме, о группе. Может ли группа людей в условиях изоляции удержаться на уровне культуры, в каковой находилась в момент отчуждения?
- Может, - сказал Олег. - Это мы.
- Не может, - ответил Старик. - Но для младенца достаточно пяти лет, для группы, даже если она не вымрет, потребуется два-три поколения. Для племени - несколько поколений... для народа, - может быть, века. Но процесс необратим. Он проверен историей. Возьмем австралийских аборигенов...
Вошла мать Олега. Она была причесана, надела выстиранную юбку.
- Я посижу с вами, - сказала она.
- Посиди, Ирочка, - сказал Старик. - Мы беседуем о социальном регрессе.
- Я уж слыхала. Ты рассуждаешь, через сколько времени мы начнем ходить на четвереньках? Так я тебе отвечу - раньше мы все передохнем. И слава богу. Надоело.
- А ему не надоело, - сказал Старик. - И моим близнецам не надоело.
- Из-за него и живу, - сказала мать. - А вы его посылаете на верную смерть.
- Если встать на твою точку зрения, Ира, - ответил Старый, - то здесь смертью грозит каждый день. Здесь лес - смерть, зима - смерть. Наводнение - смерть, ураган - смерть, укус шмеля - смерть. И откуда смерть выползет, какое она примет обличье, мы не знаем.
- Смерть выползает, когда хочет, и забирает, кого пожелает, - сказала мать. - Одного за другим.
- Нас больше, чем пять лет назад. Главная проблема - не физическое выживание, а моральное.
- Нас меньше! Нас с тобой меньше! Ты понимаешь, нас совсем не осталось! Что эти щенки могут без нас?
- Можем, - сказал Олег. - Ты в лес одна пошла бы?
- Лучше повеситься. Я порой на улицу боюсь выходить.
- А я хоть сейчас пойду. И вернусь. С добычей.
- То-то сегодня Дика с Марьяшкой еле спасли.
- Это случайность. Ты же знаешь, что шакалы стаями не ходят.
- Ничего не знаю! Пошли все-таки стаей или нет? Пошли?
- Пошли.
- Значит, ходят...
Олег не стал больше возражать. Мать тоже замолчала. Старый вздохнул, дождался паузы и продолжал свой монолог:
- Я почему-то сегодня вспомнил одну историю. Тысячу лет не вспоминал, а сегодня вспомнил. Случилось это в 1530 году. Вскоре после открытия америки. Немецкое китобойное судно шторм занес к заснеженным гористым берегам неизвестной земли. Это была Гренландия. Корабль бросил якорь, и моряки спустились на берег. Они увидели полуразрушенную церковь, потом остатки каменных хижин. В одной из хижин лежал труп рыжеволосого мужчины в одежде, кое-как сшитой из тюленьих шкур, рядом - сточенный ржавый железный нож. И запустение, холод, снег...
- Не пугай, Боря, - сказала мать. Пальцы ее нервно выстукивали по столу. - Исторические сказки...
- Погоди. Это не сказка. Это строго документировано. Ты помнишь, Олег, кто такие викинги?
- Вы рассказывали о викингах.
- Викинги бороздили моря, завоевывали целые страны, они заселили Исландию, высаживались в Америке, которую называли Винланд, даже основали свое царство в Сицилии. И у них была крупная колония в Гренландии. Несколько поселков, стояли каменные дома, церкви и так далее. Но вот корабли викингов перестали выходить в море. Прервалась связь и с колонией в Гренландии. А тем временем климат там становился все более суровым, скот вымирал, посевы замерзали, и гренландские поселения приходили в упадок. В первую очередь потому, что потеряли связь с остальным миром. В середине XV века в последней церкви в Гренландии была сыграна последняя свадьба. Потомки викингов дичали, их было слишком мало, чтобы противостоять стихии, и слишком мало, чтобы добиться прогресса, слишком мало, чтобы хоть сохранить старое. Нет, ты представляешь себе трагедию - последняя свадьба в целой стране? - Старый обращался к матери.
- Твои аналогии меня не убеждают, - сказала мать. - Много ли было викингов, мало ли - ничто их бы не спасло.
- А ведь альтернатива была. Приди тот немецкий корабль несколькими десятилетиями раньше - и все сложилось бы иначе. Те гренландцы могли уплыть на континент и вернуться в человеческую семью. Или по-другому наладились бы заново связи с другими странами, появились бы торговцы, новые поселенцы, новые орудия труда, пришли бы новые знания. И все было бы иначе...
- К нам никто не приплывет, - сказала мать. - Хватит, Боря, а?
- Наше спасение - не вживание в природу, - сказал Старик уверенно. Нам нужны инъекции человеческой культуры, нам нужна помощь. Помощь остального человечества. В любой форме. И потому я настаиваю, чтобы твой сын шел за перевал. Мы еще помним. И наш долг - не обрывать нить.
- Пустой разговор, - устало ответила мать, - водички согреть?
- Согрей, - сказал Старый. - Побалуемся кипятком. Нам грозит забывание. Уже сейчас носителей хотя бы крох человеческой мудрости остается все меньше. Одни гибнут, умирают, другие слишком поглощены борьбой за выживание... И вот появляется новое поколение. Вы с Марьяной еще не так резко выражены, вы - переходный этап. Вы - как бы звено, соединяющее нас с нашим будущим. Каким оно будет, ты представляешь себе?
- Мы не боимся леса, - сказал Олег. - Мы знаем грибы и деревья, мы можем охотиться в степи...
- Я боюсь будущего, в котором господствует новый тип человека Дик-охотник. Он для меня - символ отступления, символ поражения человека в борьбе с природой.
- Ричард - хороший мальчик. Только диковатый, - сказала мать из кухни. - Ему нелегко приходится одному.
- Я не о характере, - откликнулся дед. - Я о социальном явлении. Когда ты, Ирина, научишься абстрагироваться от повседневных мелочей?