Минуты ли прошли, может, и час. Зуракан показалось, точно кто дернул палку, с которой она, ни на миг не выпуская из рук, лежала в обнимку.
Женщина тотчас вскинула голову. Никого. Никто палку у нее не отнимал. Видно, она просто разжала кулак, когда заснула: выпав из рук, палка лежала чуть в стороне. Не проснись Зуракан вовремя, палка сползла бы и покатилась вниз. Словно цепляясь за последнюю надежду, Зуракан торопливо схватила палку и прижала ее к себе. Она уже не могла заснуть.
Казалось, вместе с Зуракан проснулось все вокруг. Откуда-то донесся настороженный шорох. Где-то заскулил неведомый зверь. Скоро он перестал скулить. Зуракан до рези в глазах вглядывалась в черноту. Серые глыбы камня. Одни торчат, словно люди в рост, другие темнеют бугорками, словно жующие в дремоте овцы.
А что это маячит там, на серой извилине тропки, по которой взбиралась Зуракан: волк? или камень? Что за серая тень? И вдруг невесть откуда появилась вспугнутая сова. Она летела прямо на Зуракан, словно хотела сесть ей на голову.
— Айт! Страшилище поганое! Улетай прочь!
Зуракан вскинула было руку, чтобы отпугнуть птицу, неожиданно сползла и ударилась ступнями о камень. Он лежал на самом краю терраски. Сдвинутый с места, он покатился с грохотом, с раскатами по скале вниз, высекая в падении искры.
Горы, еще секунду назад спавшие безмятежным сном, сразу наполнились эхом, вместе с камнем исчезла с тропы и унылая тень.
Озябшая, дрожа от холода и волнения, Зуракан неожиданно для себя запела, оглашая скалы и прислушиваясь к эху, рожденному ее голосом. Застывшими, шершавыми, как напильник, ладонями она терла себе бока, бедра, плечи, стараясь согреться.
Однажды Зуракан, еще подростком, отправилась вместе с отцом за дровами. Она рубила лес, помогала отцу, развлекая его своей болтовней. Вдруг увидела гнездо совы в расселине камня под раскидистой елью. Девочка залюбовалась двумя оперившимися птенцами, они запищали и захлопали крыльями, вот-вот сорвутся с гнезда и полетят. «Отец, давай я возьму одного совенка и выкормлю его», — сказала она, на это тот ответил: «Э, нет, дочка моя, нельзя их разлучать с матерью. Они проклянут тебя. Сова — священная птица». И у нее защемило сердце: «Ах, бедный отец. Какой он был сердечный человек! Ни на волосинку зла никому не сделал. Почему же свою единственную дочь отдал чужим людям и одну покинул где-то вдалеке?»
Сердце щемило, точно его посыпали солью, и перед глазами трепыхались незабытые птенцы. Зуракан помахала руками, как бы подражая тем птенцам, и поерзала на месте, смеясь собственной выходке:
— Да провалиться им в могилу! Проклятые семь жеребцов!.. Подлецы бесстыжие! Я не стану убиваться, лучше посмеюсь, сама себя подбодрю! Ха-ха! Ха-а-а-а!
Она хлопнула шершавой ладонью по камню:
— Чу, серый мой валун! Чу!.. Ха-ха! Ха-ха!
Скалы со всех сторон отозвались эхом:
«А-а-х-а-ха-х-а-а-а-а».
Зуракан прислушалась на мгновение к эху, разбудившему горы, захохотала опять. Скалы зазвенели, загремели.
Долго гремело эхо в горах. Прислушиваясь к своему хохоту — эхо разнесло его от скалы к скале, — Зуракан насторожилась: «О боже! Может, среди этих скал затаился кто-нибудь кроме меня?»
— О-у-у-у, скалы, затянем песню! — И высоким голосом, оглашая все вокруг, Зуракан запела: — Белый голубь, летящий в небе, а-а-а! Сядешь ли ты на вершину скалы, а-а-а! Придет ли счастье, э-э-эй, ко мне, тонущей в горе, в муках? А-а-а-ай…
Желтый серп месяца висел над мрачной вершиной. Восток понемногу серел; вытянув свои хвосты, белые звезды исчезли за линией горизонта, среди дальних гор. И чем меньше оставалось неярких звезд, пропадавших где-то в глубине неба, тем, казалось, сильней разгорались резкие звезды, словно нарочно повешенные фонари.
Скинув с себя теплое одеяло, горы вставали во всем своем горделивом волшебстве. Светлое утро занималось быстро. Золотые ресницы солнца едва перекинулись на острые пики гор, как всюду заалели озаренные вершины.
Постукивая концом палки по каменному полу терраски, Зуракан продолжала петь во весь голос:
— Ах, несчастный мой, кроткий мой! Сомкнул ли ты глаза хоть раз до утра? Я стою на серой скале. Под скалой зарятся на меня сивые псы. Им очень не терпится сожрать меня. А я думаю о тебе, несчастный мой. Если бы ты не дал белой змее замутить себе голову, мы бы жили с тобой, как люди. Не плачь теперь, не плачь, робкий ты мой!
Зуракан подошла к краю терраски и замерла, держа в руке палку, как древко знамени.
Волк, лежавший внизу среди покрытых лишайником серых валунов, взглянул на нее, по не шелохнулся. Он, казалось, говорил своим видом: «Всю ночь я слышал, как ты смеялась, как ты пела. Нет у тебя выхода. Все равно спустишься оттуда. Тогда-то и распорю тебе живот».