Гнев и злоба душили Серкебая, но он не сдавался, искал выхода:
— Сделай так, чтоб нам дали срок, дитя мое, Батийна! Разберись, невестка моя, где белое, а где черное! Возможно, байбиче и допустила что-нибудь такое… накричала на кого или шепнула ненужное. Но ничьей жизни не повредила.
Помахивая указательным пальцем, Батийна ответила:
— Мы вас предупреждаем, бай. Хоть вы таких женщин, как Зуракан, издавна унижаете, у них, мол, лягушачьи головы, но она ни в чем не уступала мужчинам: ни в силе, ни по уму и смелости. Зуракан не согнешь, знайте, бай и байбиче, ни хлесткими ударами камчи, ни злыми наветами. У бедняков тоже болит душа и щемит сердце от несправедливости. Зуракан не решилась бы на побег, она умеет беречь свою честь и достоинство, если б не довели ее до этого. Вы говорите, что она ушла сама. А возможно, вы сбросили ее с обрыва, надеясь, что никто не узнает. Что, если найдутся свидетели?
Батийна думала, что сможет заставить бая и байбиче сказать правду о Зуракан, действуй она пожестче. Поэтому была довольна собой, что сказала убежденно, будто видела все своими глазами:
— Я знаю, какое вы преступление совершили. Человеческую кровь вы не сможете скрыть. — И без особых колебаний поверила своим словам: — Если они довели Зуракан до самоубийства, то нет для них лучшего наказания, чем смерть!
Букен залилась слезами.
— Ну и черная напасть на нас! Что за издевки твои, о боже! Мы всегда были из тех безвредных людей, которые даже мухи не обидят. О растяпа, Текебай, откликнись, где ты? Ведь твой дядя Серкебай заботился о твоей неблагодарной жене, как о своей младшей сестре! Ты же, несчастный, не мог уберечь ту, с которой спал в одной постели. О боже, ведь она сама убежала, потеряв рассудок и заболев дурной болезнью! Я могу поклясться на Коране, обойдя семь раз могилу моего свекра, что каждое мое слово чистейшая правда! Поклянись и ты, Текебай, обойдя семь раз могилу своего отца и держа в руках Коран, если считаешь, что я говорю неправду!
Текебай не вымолвил ни слова, сидел все время пришибленный. Тем сильнее расходилась Букен:
— О-о, боже! Не мучай нас, верных своих рабов. Не Текебай, а я поминала каждый четверг его отца и мать, нажарив поминальных лепешек или зарезав скотину. Это ли моя вина, Текебай?! Есть у тебя язык? О чтоб тебя покарал дух предков! Откуда мне знать, что на душе у твоей жены, с которой ты вместе спал? Разве ты не знаешь, она точно взбесилась, не признавала тебя за мужа и зарилась на других мужчин. Каждую ночь под пятницу она металась, как сумасшедшая, брызгая слюной! Небось и вам приходилось видеть, дорогие аилчане, как эта женщина, потеряв всякий стыд, вместе с парнями скакала на бычке? Скажите свое справедливое слово…
Распалившаяся Букен, вероятно, обрушилась бы во всем на Батийну, только б ее не перебивали. Она бы сказала: «Это ты, мол, взбаламутила глупую женщину! Подлая салбар, чтоб мне видеть тебя при смерти! Хватит моих проклятий, чтоб ты околела, пусть даже ты побывала не то что в Москве, по и в самой Мекке! Пусть исчезнет само имя Букен, если так не свершится! Ты хочешь, наверное, отомстить всем мужчинам за то, что Алымбай оставил тебя в салбарах. Ты — дьявольское отродье, что сбивает толпу простодушных женщин, прожужжав уши: «Не позволяйте, мол, продавать себя за калым, не выходите замуж за стариков. Токолы, бросайте своих мужей!» Когда женщины теряют совесть, рушатся и обычаи. В небе начинают царить, размахивая крыльями, джинны и шайтаны, а взбесившиеся женщины распускают подолы своих платьев. Лучше уходи отсюда, не мути женщин, живущих в мире и покое!»
Если б Букен не перебивали, уж она бы с пеной у рта неутомимо доказывала бы свое и, возможно, склонила бы кое-кого из наивных людей на свою сторону.
Но Батийна разгадала коварный ход Букен и решила применить противоядие.
— Хватит вам разоряться, — резко оборвала ее.
Букен сразу уподобилась наивному ребенку.
— Э… боже мой, а что значит — разоряться?
Толстые щеки у Букен налились кровью так, что посинели, сделались почти черными, помутневшие глаза выпучились.
«Цапнуть бы тебе лицо ногтями, грязная салбар! Ишь, разоряешься, говорит!» — лишь подумала Букен, задыхаясь в бессильной злобе.
Батийна говорила спокойно, с достоинством. Неслышно вздыхая, женщины сидели с сияющими лицами:
«Ведь она верно говорит! Мы сами, женщины, тоже виноваты. Чем перечить мужу и упрямиться до тех пор, пока лепешка не прогорит, не лучше ли беречь его, отца твоих детей, да быть поласковей к нему? Тогда и мужчины будут уважать нас. Говори, дорогая! Докажи, что белоушие женщины ни в чем не уступят золотоголовым мужчинам, если получат свободу! Ах, непутевые мужчины, чтоб бог проучил вас! Если вы скакуны, то мы — ваши сердца, дающие вам силу! Если вы — хваткие соколы, то мы — ваши крылья, дающие вам взмыть ввысь!»