Единственно, что могло отвлечь меня от еды, это сама Ждана снующая туда-сюда по хозяйственным нуждам – уж больно гарна была дивчина. Из-под подобранной, чтоб не испачкать подол, юбки мелькали крепкие загорелые икры. Туго завязанный передник стягивал талию. Налитые округлости тела норовили разорвать тонкое ситцевое платье. В отличие от утонченной красавицы Беллы или симпатичной, но по-спортивному жилистой Лизы, Ждана была очень женственной, кокетливой и от того желанной. Я заметил, что Леха глаз с нее не сводит, пытается заигрывать и похоже строит далеко идущие планы. Это же заметила и Белла. После выдачи очередного задания, она, отпустив Лизу, сказала Лехе:
– Увижу, что водишь шуры-муры с шалавой-кухаркой, оторву яйца и заставлю ее приготовить, а тебя – сожрать. Все ясно? Тебя Полозов это тоже касается! Об учебе думайте, олухи!
Зря она так – не думать об этой чертовой учебе было попросту невозможно.
Таких ярких "спецэффектов" как на первом занятии, при чтении мантр больше не наблюдалось. В основном ломота во всем деле, как во время гриппа, да ноющая головная боль. Иногда вспышки перед глазами и шум в ушах. Но что-то, все-таки, с нами происходило. Мы менялись и отнюдь не в лучшую сторону.
Проснувшись утром, на четвертый день с начала занятий, я почувствовал странную немоту в правом бедре. Сперва подумал, что отлежал, долго массировал и разминал, но онемение никуда не делось. Пришлось встать и так и ходить, неловкой походкой, сильно припадая на правую ногу. Когда в ванной захотел почистить зубы, то понял, что новоприобретенная колченогость не самая большая неприятность, случившаяся со мной сегодня. Я попросту не мог попасть щеткой в рот. Вернее, смог, но только с третьего раза. Кроме того, глянув в зеркало, я обнаружил, что лицо мое живет самостоятельной жизнью: нос все время пытался сползти куда-то набок; глаза щурились и распахивались независимо друг от друга и моего желания, а губы при попытке что-то сказать, кривились, как у паралитика.
Белла предупреждала о раскоординации движений неизбежно возникающей в ходе периода деструкции, но не говорила, что это будет выглядеть так жутко. Покинув ванную, я сел на кровать и попытался думать. Именно, что попытался. Не вышло – мысли в голове распались на части, которые вели себя подобно беспокойным пчелам из разворошенного улья – хаотично перемещались и жужжали, вызывая приступы мигрени. Собрать их вместе не было никакой возможности.
Таким, отчаянно, но безуспешно пытающимся сосредоточиться, меня и застала Белла. Расспросив о симптомах, удовлетворенно покивав головой, сказав, что все идет по плану и скоро станет легче. Затем напоила эликсиром, на этот раз показавшимся соленым как огуречный рассол, и ушла, сославшись на занятость. Видимо, товарищам моим было столь же фигово, а может и хуже, ведь, по словам волшебницы, я еще держался молодцом. Если, конечно, не врала, чтоб обнадежить.
На столе остался футляр с очередным свитком.
Легче действительно стало. С улья сняли крышку и пчелы-мысли разлетелись, оставив звенящую пустоту.
Скрипнув дверью, вошла Боженка, одна из Жданиных помощниц. В руках она держала круглый поднос, накрытый белой салфеткой. Приветственно пискнув, девчонка просеменила к столу, распространяя вокруг себя запах свежеиспеченного хлеба. Оставив поднос, Боженка сделала что-то вроде неуклюжего книксена и выпорхнула из комнаты, пугливо оглядываясь. Должно быть, перемены, произошедшие с моим лицом, не внушали ей доверия.
Завтрак в постель? Ну, что ж резонно – в таком виде я вряд ли рискну появиться в трапезной.
Под салфеткой оказалась глиняная миска с пшенной кашей, что-то вроде овсянки. Соус для нее. Плетеная корзиночка с хлебом, половина какого-то большого фрукта, нарезанного ломтиками и стакан сока.
Я кое-как справился с кашей и сжевал фрукт. А вот сок выпить не получилось – руки тряслись крупной дрожью, как у неопохмелившегося алкоголика и стакан упорно не желал попадать в рот. Расплескав одну половину сока на себя, другую на пол, я оставил эту затею.
Девять часов – пора начинать занятие. Трясущимися руками откупорил футляр и разложил перед собой очередной свиток.
* * *
– Они нас зомбируют! – горестно говорил мне Леха во время ужина. – Ни хрена это не учеба! Ты погляди, какими мы уродами стали...
Я послушно поглядел на него – урод, не урод, но и красавцем сложно назвать. Выглядит, как я на пятый день – голова подергивается, лицо кривится, глаза хлопают в разнобой. Вот еще волосы стали фиолетовые, а рожа зеленая как трава. Впрочем, дело тут уже не в нем, а в моем восприятии окружающего мира. В последнее время цвета не зависели от моего желания. Шел восьмой день обучения. Или восьмидесятый, или восьмисотый. Время растягивалось и сжималось, пульсируя в произвольном ритме.