Иван Кудинов Переворот
Всякая революция лишь тогда чего-нибудь стоит, если она умеет защищаться.
В.И. Ленин1
Ранним ноябрьским утром 1918 года к перрону томского вокзала подошел поезд. Было морозно. Выпавший накануне снег сахарно белел повсюду — на крышах домов и сараев, на платформе, вдоль рельсового полотна, на площади, примыкающей к вокзалу со стороны города, у низких кирпичных пакгаузов, над которыми тяжело нависали закуржавевшие тополя с черными, точно обугленными, стволами; сидевшие на тополях вороны тоже казались обугленно-черными, застывшими; черен был тендер только что подошедшего и шумно, запаленно дышавшего паровоза — и эта угольная чернота резко бросалась в глаза, выделяясь на фоне девственной белизны первоснежья…
Как только поезд остановился, дверь одного из вагонов со скрежетом отворилась, клубы морозного пара хлынули в нее, и тотчас в проеме двери возникла фигура человека в пальто и без шапки. Оркестр грянул встречный марш, но, кажется, поспешил и заиграл невпопад: человек, Вышедший из вагона, оказался не тот, кого следовало встречать музыкой. Несколько сконфуженный столь непредвиденным оборотом, он постоял, выжидая, когда смолкнет оркестр, и высоким, торжественно-приподнятым голосом объявил:
— Господа! Николай Дмитриевич просит вас войти…
А мы полагали, что он к нам выйдет, — усмехнулся генерал Вишневский, командующий Томским военным округом искоса поглядывая на своих спутников. Генерал держался несколько вызывающе. И хотя он не был тут главной фигурой, однако вид его, генеральская осанка действовали магически — все собравшиеся в этот ранний час на перроне, не сговариваясь, уступали ему первенство, почтительно пропуская вперед. Первым ступил генерал и на обледенелую подножку, а уж следом за ним поднялись в вагон остальные встречающие: председатель Сибирской областной думы Якушев, председатель губернской земской управы Ульянов, начальник гарнизона полковник Вабиков, начальник томской железной дороги Кругликов и еще несколько лиц, желающих, а вернее сказать, долженствующих представиться главе Всероссийского правительства, так называемой Директории, спешно сформированной полтора месяца назад в Уфе, Николаю Дмитриевичу Авксентьеву. Что до генерала — он имел честь познакомиться с Авксентьевым еще в прошлом году будучи в Петрограде, когда после февральских событий Авксентьев вернулся из эмиграции и вскоре возглавил министерство внутренних дел… И вот теперь явился в качестве премьера, находясь, можно сказать, в фаворе… Хотя какой там к дьяволу фавор! «Видимость одна, — сардонически подумал генерал. — Видимость и самообман. Faus pas, как говорят французы: поступок неумный и опрометчивый. Неужто Авксентьев и впрямь думает, что Россия не обойдется без него? Fans pas! — мысленно твердил генерал, сознавая двойственность своего положения. — Не переиграть бы только. — Одно утешало и обнадеживало генерала: он знал, чем и когда по его расчетам должна кончиться эта игра, и делал все зависящее от него, дабы не отдалять этого неизбежного конца… Ну, да теперь ждать осталось недолго. Совсем недолго! Важно, однако, не переиграть. И сохранить хорошую мину при столь опасной игре… А ну как сорвется? Faus pas, faus pas…» — повторял генерал, шагая по коридору правительственного вагона, точно по плацу.
Авксентьев, увидев генерала, тотчас, узнал его и, кажется, обрадовался:
— Приятно, очень приятно, генерал, что и вы здесь! Военный министр много хорошего говорил мне о вас.
Вишневский почтительно наклонил голову:
— Благодарю. Адмирал как всегда преувеличивает мои достоинства. Как доехали? Никаких эксцессов по дороге?
— Доехали благополучно, — улыбнулся Авксентьев. — По нынешним временам — так лучшего и желать нельзя. Почти нигде не задерживались. И главное, — весело прищурился, — не встретили по дороге ни одного большевика… Надеюсь, в Томске их тоже не осталось?
Минут через пять вся свита вышла из вагона и направилась к вокзалу. Авксентьев шел в центре, между Якуниным и генералом Вишневским, раскрасневшийся на морозе, в распахнутом меховом пальто.
Ну, как тут у вас, все спокойно? Заболеваний нет никаких? — живо интересовался.
— Пока нет, — отвечал Якушев. — Если не считать единичных случаев…
Это хорошо. Нам, господа, продержаться бы эту зиму… Но трудностей много. Очень много, — вздохнул премьер. Перед отъездом я разговаривал с военным министром; адмирал только что вернулся с фронта и весьма спокоен: в войске свирепствует сыпняк. А это, сами понимаете, накануне решающих боев нежелательно. Скажите, — повернулся к Якушеву, — завтра дума сможет собраться?
— Да, все уже готово. Члены думы оповещены. Ждем вас — к часу дня.
Хорошо, — кивнул Авксентьев и, приблизившись так, что воротники их пальто соприкоснулись, тихонько добавил: — Главное, чтобы люди осознали значение исторического момента… Сейчас мелкие амбиции не в наших интереcax.
Да, да, — согласился Якушев. — Это само собой.
В это время в толпе, собравшейся на перроне, кто-то Неожиданно громко и весело гаркнул:
Да здравствует Директория! Ур-ра Авксентьеву!..
Одинокий голос, точно вспугнутая птица, взметнулся над толпою и, никем не поддержанный, оборвался и замер в колюче-стылом воздухе. Авксентьев приветственно помахал рукой. Оркестр, теперь уже с явным опозданием, грянул марш, слегка фальшивя, но никто, должно быть, этого не заметил.
Прелестное утро! — улыбнулся Авксентьев. Якушев что-то ответил, по голос его потонул в грохоте оркестра: военные музыканты, словно наверстывая упущенное, старались вовсю. Гремели трубы, били литавры… Воздух дрожал. Блескучий куржак сыпался с деревьев.
«Хорош спектакль! — не без ехидства подумал генерал. — И каждому тут своя роль. Ну, да бог с ними! Faus pas! А пальтецо у Николая Дмитриевича, однако, старое, — вдруг заметил и еще больше повеселел. — Старое, старое… Помнится, он щеголял в нем еще до того, как стал министром у Керенского. Ну, да нынче правительства меняются скорее, чем премьеры успевают обновить гардероб», усмехнулся генерал и предупредительно распахнул дверь, пропуская вперед Авксентьева.
Зал, куда они вошли, был небольшой и уютный — диван, стол, несколько кресел, зеркала в нишах, изразцовая печь, от которой исходило ровное, успокоительное тепло… Авксентьев снял пальто и, потирая ладони, сел в кресло, тотчас без всякой подготовки заговорив:
— Ну-с, друзья мои… хотелось бы незамедлительно выяснить обстановку. Положение, как вы знаете, нелегкое. Время не ждет.
Принесли чай. Поставили на стол сахарницу с мелко наколотым рафинадом. Авксентьев положил кусочек рафинада в стакан, проследив, как он растворяется в горячем, помедлил и добавил еще кусочек, виновато улыбнувшись:
— А мне говорили, в Томске нет сахара…
— Да, положение с сахаром неважное, — подтвердил Якушев. — Выдают по рецептам.
— Только ли с сахаром такое положение? — заметил генерал. Он сидел на диване чуть поодаль и с аппетитом курил папиросу.
— Да, да, — сказал Якушев. — Манная крупа тоже по рецептам. Мануфактура отпускается только для новорожденных и умерших. Нет мыла, керосина, галош… — перечислял торопливо, точно боясь что-либо упустить. Авксентьев, помешивая в стакане ложечкой, внимательно слушал.
— Полно, господа, при чем тут галоши! — поморщился генерал.
Якушев смутился слегка:
— Я говорю о нуждах народа…
— Русский народ не в галошах нуждается.
— А в чем? — быстро спросил Авксентьев, повернувшись и с интересом глядя на генерала. — В чем, по-вашему, нуждается русский народ?
— В твердой власти. Нужна соответствующая моменту политическая обстановка. И чем быстрее она появится, эта обстановка, тем больше шансов спасти положение, восстановить правопорядок в стране… Вы знаете, в чем упрекают нас зарубежные друзья?
— В чем же?
— В отсутствии национального флага.
— Кажется, это сказал полковник Уорд на военном совете в Иркутске?
— Не на совете, а на банкете в ресторане «Модерн», — уточнил генерал. — Какая может быть твердая власть в стране, где утрачено национальное чувство… и нет своего флага!..