Николай Глебович вдруг заспешил, засобирался — надо идти. И сколько его ни уговаривали, ни убеждали остаться, не ходить по такому бурану, он и слушать не хотел: нет, нет, надо идти!
— Да вы хоть чаю попейте, — попросила Наталья Петровна. — Самовар сейчас будет готов.
Он и от чаю отказался, сославшись на то, что надо еще зайти в больницу — сегодня как раз его дежурство… Быстро оделся, подхватил саквояж и поспешно вышел — в темноту, на ветер, ударивший с такою силой, что он едва устоял на ногах. И долго шел наугад, оглохнув, ничего не видя, чувствуя лишь резкие удары ветра… Вдруг показалось, что он не туда идет. Николай Глебович остановился. Ветер дул с прежней силой и даже сильнее, чем прежде, яростно набрасывался то с одного бока, то с другого, толкая в спину, наотмашь бил по лицу… Какое-то злое, нескончаемое кружение, дьявольская пляска! И ничего вокруг, кроме сырой и вьюжной мглы — ни домов, ни улиц, ни единого огонька… «Что же это такое?» — с тревогой подумал Николай Глебович, не зная совершенно, в какую сторону, куда идти. Ничего не видать. Горело исхлестанное ветром лицо, глаза и рот забивало снегом, и знобящий, едучий страх медленно, по-змеиному вползал в душу.
— Да ведь так и заблудиться можно, — вслух он сказал. И не услышал собственного голоса.
***Год восемнадцатый, завершая свой круг, подходил к концу. Только память могла вернуть к его началу — как возвращаются к истоку большой реки, чтобы увидеть, понять и во всей полноте представить величие и силу могучего течения…
3
Было начало марта одна тысяча девятьсот восемнадцатого года — первого месяца весны.
Возвращался на родину, в прикатунское село Безменово, балтийский матрос Степан Огородников. Пять лет без малого не был он дома. Позади, как в тумане, остались Либава, Кронштадт, Питер… Позади — война, Февральская, а затем Октябрьская революция. «Вся власть Советам, а земля — крестьянам!» — вот с чем возвращался домой Степан Огородников.
Эшелон, под завязку набитый фронтовиками, пересек пол-России, отсчитав не одну тысячу верст, и прибыл, наконец, в Новониколаевск. Здесь надо было менять курс: эшелон уходил дальше, на восток, а Степану предстояло двигаться на юг, до Бийска, а уж оттуда… оттуда рукой подать и до Безменова. Нетерпение овладело Степаном — такой желанной и близкой была встреча с родными. Остаток пути он готов был отшагать пешком. Ничто, казалось, не могло теперь остановить его, задержать, никакие препятствия.
Едва поезд остановился, приткнувшись к дощатой платформе, Степан спрыгнул с подножки и невольно зажмурился. Мартовское солнце светило вовсю, хотя утренний морозец еще держался. Свежий воздух покалывал и холодил в горле. Степан застегнул бушлат на все пуговицы, поправил вещмешок за спиной и улыбнулся: «Стоп, машина! Отвоевались. Баста!»
А из вагонов хлынул и разом захлестнул перрон буйный прибой серошинельной братвы — шум, гам, смех, веселая перебранка… Кто-то громко выкрикивал:
— Эй, братцы, кому на Бийск — подходи! Бийские есть?
Около этого крикуна, маленького, коренастого солдата в обмотках и с котелком на боку, собралось уже человек двадцать, когда подошел и присоединился к ним Степан Огородников. Лицо солдата было веснушчатое, улыбчивое, солдат подмигнул Степану как давно знакомому.
— Во! Теперя полный ажур: пехота здесь, пушкари имеются, флотские прибыли… Смирна-а! — гаркнул с дурашливой веселостью. — На первый — второй рассчитайсь… Отставить! Сам рядовой.
Подошло еще несколько человек. И веснушчатый солдат, добровольно взявший на себя командование, деловито распоряжался:
— Перво-наперво надо разведать: когда на Бийск будет поезд.
— На Бийск? — удивился Степан. — Какой поезд?
— Железный, с трубой, а из трубы дым в небо… — сказал солдат.
— Когда я уезжал — никаких вроде поездов не было.
— А когда ты уезжал?
— В тринадцатом.
— Ха, в тринадцатом… А сейчас какой? — подмигнул солдат и засмеялся, показав частокол желтоватых, прокуренных зубов. — То-то и есть, что восемнадцатый! Или ты и вправду не знаешь, что железку до Бийска провели? Во, флотский, довоевался!
Пошли узнавать насчет поезда. Оказалось, поезд на Бийск отправляется через полчаса, стоит уже на первом пути, и чумазый и длиннотрубый паровозик вовсю разводит нары. Однако вагоны были переполнены — не только что яблоку, зернышку негде упасть. Попытались фронтовики штурмом взять товарные вагоны, прицепленные в хвосте но и те были забиты грузами до отказа. Что делать? Кинулись к дежурному: подавай вагоны! Но тот и слушать не хотел: «Где ж я их возьму? Нет вагонов». Кто-то вознамерился взять его за грудки, припугнуть — не поимело действия.
— Да вы хоть в доску разбейтесь, хоть на кресте меня распните, — выстанывал дежурный, — а толку не будет. Нету вагонов. Русским языком говорю: не-ту! Через два дня уедете.
— Да ты что, дядя, в своем уме? Два дня сидеть!.. Дежурный тоже вскинулся:
— А ты не суй, не суй мне под нос кулаки. А то я и сам могу… Много вас нынче развелось таких нетерпеливых.
— Как это… развелось? — спросил Степан. Дежурный взглянул на него и сбавил на полтона:
— Нету вагонов — и точка. Освободите помещение.
— Работнички… туды вашу мать! Да у вас тут и не пахнет Советской властью. Ишь, спаситель нашелся… на кресте его распните. Пошли, братцы! Чего тут с ним канителиться…
Вышли. А следом какой-то парень, железнодорожник, с фанерным сундучком, тронул Степана за руку:
— Слышь, матрос, могу дельный совет дать.
— Давай, коли дельный.
— Во-он там, — махнул рукой парень, — в тупике стоит вагон. Теплушечка. Колеса целы, дверь на месте… Остальное, ежели с мозгами, сами докумекаете.
Сказал и пошел вдоль состава. А тут и кумекать нечего — все ясно. Степан облегченно засмеялся и крикнул вдогонку парню:
— Спасибо, браток! Докумекаем. — И обернулся к оторопевшим солдатам. — За мной, окопники! На абордаж!..
И первым заспешил, побежал мимо пыхтевшего паровичка, мимо водокачки, вытянувшей свой хобот, через рельсы, по шпалам, увлекая за собой остальных.
— Живее, товарищи, живее! Надо успеть, пока поезд не ушел.
И как-то так вышло, что с этой минуты командование перешло к Степану, чему веснушчатый солдат не препятствовал, а даже напротив — охотно уступил первенство.
Потом дружно, всем гамузом навалились, столкнули вагон и покатили в сторону вокзала… Дежурный подоспел, когда теплушка уже была прицеплена к составу.
— Назад! Назад! — размахивал руками дежурный. Кто вам дозволил самовольством заниматься?
— Революционная необходимость, — ответил Степан.
— Анархисты вы, а не революционеры. А ну отцепляй!
Степан не шелохнулся. Остальные плотно стояли за ним. Дежурный побледнел и тихо, со сдержанной яростью, повторил:
— Кому говорят — отцепляй! Или я вызову наряд…
— А вот этого не хочешь? — повертел Степан перед носом дежурного увесистым кулаком. — Кого решил пугать… фронтовиков, окопников? — Голос его накалялся, накалялся, как металл в горне, и вспыхнул, зазвенел угрожающе. — А ну табань отсюда! И на носу себе заруби: мы кровью заплатили за это право… и за этот вагон. Да поезд, смотри, не задерживай! — крикнул вдогонку. — Революция должна двигаться вперед, а не стоять по тупикам…
Так и отстояли вагон. И вздохнули облегченно, когда прозвенел станционный колокол и поезд тронулся наконец. Мелькнуло и отодвинулось, точно растаяло, сердитое лицо дежурного, проплыл и откатился назад вокзал, понеслись, все ускоряя и ускоряя бег, станционные, городские строения, оглушающе, как весенний гром, прогрохотал железный мост через Иню. и густой сумрачный лес, как бы рассеченный надвое, рванулся навстречу, наполняясь протяжным и низким гулом.