Василий Васильевич с недоверием посмотрел в глаза Громову.
— Первого звали Адам. А последнего… Фиг его знает.
— Мент его звали! Ха-ха-ха…
Громова просто распирало от смеха. Весёлые пузырьки вспенились в крови и ударили в голову. Он ничего не мог с собой поделать. Знал, что это начало безумия. Но ни сил, ни желания удерживать сознание от погружения в искрящуюся пену веселья у него не было.
Резкий тычок под ребра заставил охнуть от боли. Вслед за мутной теменью болевого шока пришла полная, кристальной чистоты ясность сознания.
— Смеялку завали, урод, — зло процедил Василий Васильевич. — Я был ментом.
Громов отдышался.
— Верю, Василий Васильевич, ох, по-ментовски бьёте. Я тоже — был ментом. Сутки назад ещё — был.
— А к этим архаровцем как прибился?
Громов через силу улыбнулся.
— Примерно, как вы, Василий Васильевич. Жертва собственного благородства. Девочка-каратистка кем вам доводится?
— Дочка друга, — помедлив, ответил Василий Васильевич.
— У девочки, как я понял, шило в одном месте.
— Есть такое дело, — тяжко вздохнул Василий Васильевич.
— И на чем её взяли?
— Не твоё дело!
— Значит, на большой любви, — заключил Громов.
Василий Васильевич зло зыркнул на него и отвернулся.
Громов оглянулся через плечо. Останкинский центр и прилегающие к нему окрестности были, как на ладони. Но тёмный тропинкам дорог к Останкину тянулись игрушечные зелёные грузовички, расталкивая на обочины крохотных цветных букашек.
— О, нас, по ходу, обкладывать начинают, — протянул он. — Васили Васильевич, если дёргать решили, самое время.
— Я без Карины никуда не уйду. Отца не сберёг, так хоть его дочке погибнуть не дам.
— Хорошо вам. Хоть какая-то цель. А мне даже и помирать не за что.
Василий Васильевич повернулся к нему, тяжело засопел в лицо.
— Ты меня, пацан, не разводи. Я внутрикамерной агентурой рулил, когда ты на горшке сидел!
— Охотно верю. — Громов рывком встал на ноги. — Только на этот раз развели вас, как лоха.
Он успел отступить, и лягнувшая нога Василия Василевича, прошла мимо цели.
На верхнем ярусе галереи отрылись двери лифта. Послышались мерные шаги и бравурный мотивчик «Варяга». Пел человек с чувством, но дико фальшивя.
Хартман спустился по лесенке, продолжая напевать.
— Парам-пам-парам-па… Наш верный «Варяг», последний парад… Па-ру-рару…
Он с усмешкой осмотрел сидящего на полу Василия Васильевича и стоявшего напротив него в оборонительной стойке Громова.
— Уже передрались, сидельцы? На минуту нельзя оставить.
Он подошёл ближе. Посмотрел на панораму Москвы.
— Вавилон, епона мать… И другому не бывать.
Василий Васильевич, кряхтя, поднялся на ноги.
— Послушайте, вы…, - начал он.
— Не хочу, — поморщившись, оборвал его Хартман.
Заложил руки за спину. По распахнувшимся пиджаком Громов увидел кобуру. Пистолет был массивный, не пукалка-«макаров».
Хартман пару раз покачался с пятки на носок. Резко развернулся.
— Пошли, — бросил он, не оглядываясь.
Ни у лифта, ни внутри кабины охранников не было.
«Божественная беспечность», — мелькнуло в голове Громова.
Хартман, беззаботно мурлыча «Варяга», вошёл первым. Встал, прижавшись спиной к зеркальной стене.
Василий Васильевич вошёл за ним, Громов последним.
Едва стукнули, сомкнувшись, створки дверей и пол надавил в ступни, Василий Васильевич качнулся вперёд, выбросил руку и выхватил из-под мышки Хартмана пистолет.
Хартман даже не вздрогнул, когда ствол оперся ему в живот.
Щёлкнул предохранитель.
— Стреляй, — прошептал Хартман, спокойно глядя в глаза Василию Васильевичу.
В зеркало Громову было видно, как от ненависти судорога корёжит лицо бывшего мента.
— Ещё успею, — прошипел Василий Васильевич.
— Зря. Шанс я тебя дал. Извини.
Хартман неуловимым движением перехватил руку, сжимавшую пистолет. Указательный палец заклинил курок.
Ребром правой ударил в сгиб локтя, кисть Василия Васильевича сама собой взлетела вверх. Ствол оперся в горло. Хартман вывернул ему кисть, зафиксировав в нужном положении. И убрал указательный палец с курка.
— Стреляй. — В темных глазах Хартмана вспыхнул огонь.
Василий Васильевич глухо застонал от боли. Скрюченный палец отлепился от спускового крючка.
— И сейчас не хочешь? — усмехнулся Хартман. — Так зачем же ты живёшь? Ни в себя, ни в меня кишка тонка выстрелить.
Пол под ногами Громова мягко ударил в ступни. Кабина замерла. Распахнулись створки дверей.