Глава двадцать четвёртая
Верховный перехват
16:20 (в.м.)
Старые львы
Решетников, мурлыкая себе под нос бравурный марш, мерил шагами комнату.
Салин, время от времени отрывал взгляд от распечатки сводки новостей, с неудовольствием смотрел на партнёра, но от комментариев воздерживался. Решетников, плотно пообедав, как он заявил «исключительно на нервной почве», решил устроить километровый, как ему советовал врач, послеобеденный променад, не выходя на улицу.
— Тебе не интересно, что твориться в городе? — наконец, не выдержал Салин.
Решетников помотал головой, продолжая вышагивать из угла в угол.
— Бардак на Ордынке они задавят, или он, скорее всего, сам собой утихнет. Ночь ещё покуролесят, а утром всех по камерам и моргам развезут.
— А посольство?
— Тут их даже учить не надо. — Решетников отмахнулся. — Сто трупов — десять звёздочек героев. Ха, секретным указом, естественно. Две израильтянам посмертно, остальные себе. И всего делов-то.
— Цинично, — обронил Салин.
— Зато практично. — Решетников остановился, заложил руки за спину. — Меня из всего этого бардака интересует только одно — как это Дубравин со Старой площади живым ушёл?
— Очевидно, подстраховался.
— Или подстраховали. Причём аргумент был убийственный.
Решетников указал на чёрный экран телевизора.
Салин отложил распечатку.
— Это может означать только одно…
— Что нас всех за яйца поймали, — закончил за него Решетников. — Говорил я тебе, из Василия Васильевича такой шеф СБ, как из слепого снайпер! Проворонил всё на свете. Пустил черт знает кого к разработкам!
— Прикрытием зарубежных филиалов концерна он не занимался, — возразил Салин.
— Да знаю я, — отмахнулся Решетников. — Надо же на ком-то зло сорвать.
Он плюхнулся в кресло перед телевизором. Достал платок и долго и сосредоточенно вычищал нос.
— Черт, вырожденцы какие-то, а не генералы! — пробурчал он в платок. — Военную хунту установить, священное, так сказать, для вояк дело, нет, епона мать, даже это кому-то передоверили. За Россию стыдно! Даже в Африке будущий диктатор и спаситель отечества сначала с пальмы слазит, а потом войска в столицу вводит. А у нас всё опять, прости господи, через задницу и не как у людей. Наш спаситель забрался на самую высокую башню в стране и морды не кажет. Так ещё телик выключил. Ну что это за переворот, объясни мене?
— Сейчас уже речь идёт не о военном перевороте, а о революции, друг мой.
Решетников встрепенулся.
— А что, кто-то заказывал революцию? — с наигранным удивлением спросил он.
— Сам знаешь, что в первооснове революции лежит бунт. Бунт — явление иррациональное, бессмысленное и равно ко всем беспощадное. Лишь тот, кто сумеет воспользоваться плодами бунта придаёт ему смысл и цель. И задним числом называет бунт — революцией. А достигнутые корыстные цели — плодами революции. Победитель, достигнув своих целей, навязывает свою оценку и, по сути, переписывает историю под себя.
— Не, как коммунист с доперестроечным стажем, хе-хе… — Решетников с глубокомысленным видом почесал нос. — Я, конечно, оценил всю красоту и глубину твоих мыслей. — Вмиг стал серьёзным. — Ты, что, всерьёз считаешь, что он провоцирует всенародную бучу?
— Нас он провоцирует. Но может перегнуть палку и спровоцировать бунт.
— Что предлагаешь?
— Договариваться, пока не поздно. Революции побеждают тогда, когда группировки элиты не могут договориться между собой, как им задавить бунт и загнать быдло по стойлам.
— Я не против агремана. Да и эти… — Решетников мастерски спародировал напыщенно-строгое выражение лица Игоря Дмитриевича. — Феликсы кевларовые, аскеты, блин, с часами за сотню тысяч долларов, тьфу… Думаю, уже для соглашения дозрели. Это же их задница сейчас на сковородке жарится.
— Ждать, пока на коленях приползут мы не станем, так? — вставил Салин.
— Ни в коем случае! Они с ломом вместо хребта полезнее. Вынь лом — башка в трусы провалится. — Решетников, задумавшись, скосил глаза на экран телевизора. — Агреман дело решённое… Повод бы теперь пристойный найти инициативно на контакт выйти. У тебя есть соображения, Виктор Николаевич?
— Пока нет. Кстати, как насчёт Дубравина и его кампании?
Решетников в ответ скорчил недовольную гримасу.
— Согласен, — кивнул Салин. — Вечно вторые. Пусть ими и остаются.
На столе дважды пискнул зуммер коммутатора.