— Что думаешь по этому поводу? — спросил Васинский Касьянова. Стоя у стеклянной двери банка, они изнутри наблюдали за тем, что происходило снаружи.
— Думаю, это служба охраны. Но вот зачем им понадобился этот цирк, ума не приложу. Погоди немного, все уляжется, разберемся. Кое-кому, я думаю, зад надерем.
В это время к беседующим неслышным шагом приблизился вышколенный банковский клерк. Негромко сказал, обращаясь к Касьянову:
— Товарищ генерал, вас к телефону.
Две минуты спустя Касьянов вернулся к Васинскому бледный, растерянный. Пальцы его, державшие незажженную сигарету, дрожали.
— Что? — спросил Васинский.
— Меня освободили от должности, Леопольд, — упавшим голосом сообщил он банкиру.
— За что? Какие мотивы?
— Я тоже спросил Ивашина. Он сказал: без мотивов. Есть указ президента…
Только теперь, глядя на потерявшего форс генерала, Васинский до конца понял — игра проиграна. Конечно, можно пересдать карты и начать новую партию, но этот кон у него взяли чужие руки.
Проводив Касьянова, Васинский вызвал Шапиро. Говорил устало, почти обреченно.
— У тебя с часовым мастером надежная связь?
— Да, конечно.
— Срочно свяжись с ним и отмени заказ. Он уже не ко времени.
Шапиро наклонил голову, показывая, что приказ понят, хотя в душе его все противостояло такому решению шефа. Пять «зеленых лимонов», переданных с рук на руки полковнику Штанько, криком кричали: «Заберите меня обратно!» Разве можно бросать деньги на ветер?
Васинский слишком хорошо знал двоюродного брата. Он посмотрел на него пристально и предупредил:
— Не вздумай напоминать ему о задатке. Я его уже списал. Есть другие ценности, которые нам сохранить важнее. Сделай так, чтобы уже завтра семья уехала за границу. Да, в Австрию. Да, к Шнапсштофу…
Пришел октябрь, пасмурный и дождливый. Таяли надежды оптимистов на хороший урожай. В Сибири бастовали шахтеры. На севере прорвало нефтепровод и тысячи тонн нефти пролились на нежные мхи приполярной тундры. В который уже раз подскочили цены на все — от спичек до хлеба. Роптала армия, униженная, попранная в правах, но вооруженная.
Пришел октябрь… Традиционный месяц великих потрясений на Руси двадцатого века.
В одном из зданий Кремля до поздней ночи не гас свет в кабинете начальника службы охраны. Дружков часто засиживался один, мысленно подводя итоги проделанного, размышляя о будущем. Бизон все больше терял форму, нервничал, допускал один за другим невосполнимые промахи. Думая о том, чтобы усидеть на месте, он почти ничего не делал для упрочения своих позиций. Давал распоряжения, которые могли подготовить нужную обстановку, и на другой день отменял их, испугавшись дружно осуждавшей его оппозиции.
Планы, которые Дружков вынашивал на будущее, ветшали, рассыпались в прах на глазах. Было над чем задумываться.
Стрелки на часах показывали двадцать три двадцать. Уже давно хотелось прилечь. Однако чувство неясной тревоги не позволяло Дружкову расслабиться. С беспокойством он поглядывал на телефон, соединявший его напрямую с дачей Бизона. Раздумывал — не позвонить ли туда? И все не решался. Там и без его звонков все должно идти по заведенному порядку. Оснований выказывать недоверие дежурной смене охраны не было.
Посидев еще пять минут, Дружков встал, взял из стенного шкафа шляпу, в последний раз оглядел кабинет — не забыл ли чего — и протянул руку к выключателю. Именно в этот миг длинным тревожным звонком залился телефон.
Быстро шагнув к столу, Дружков снял трубку. Срывающимся голосом полковник Кесарев, старший смены, охранявшей дачу Бизона, доложил:
— Иван Афанасьевич. У нас… погас свет…
Не отвечая, но и не отнимая трубку от уха, Дружков тяжело опустился на стул. Он готов был услышать что угодно, кроме этой фразы. «Погас свет» — означало внезапную смерть Бизона. Придумать что-либо хуже в данный момент было трудно.
— Иван Афанасьевич, — снова заговорил Кесарев. — Я повторяю…
— Не надо, — оборвал его Дружков. — Не повторяй. Я сейчас выезжаю. До моего приезда никому ни слова. Ты понял?
— Прошу прощения, Иван Афанасьевич, мне тут подсказывают, — Кесарев замялся. — Вам приезжать не обязательно. Во всяком случае сразу…
— Кто это тебе подсказывает, Кесарев? — в голосе Дружкова зазвенела крутая злоба. — Я приеду и выдам тебе и подсказывальщикам.
— Иван Афанасьевич, — теперь Кесарев говорил твердо. — Подождите немного на месте. К вам выехала Маргаритка. Дождитесь ее. Она будет с минуты на минуту.
Слово «Маргаритка» сбило Дружкова с толку. Это имя кроме него не мог знать никто. В лексиконе Кесарева оно не могло возникнуть случайно. Значит, стоило подождать.