яюсь я. На этот раз мои слова задевают его. Он выхватывает мою ладонь и силой дергает на себя. Оказываемся лицом к лицу. Горячее дыхание опаляет мою кожу, но я не подаю виду. По крайней мере, мне так кажется. Раньше он не был против. Раньше, когда сам поцеловал меня. Раньше, когда я не сопротивлялась ему. Но дальше поцелуев дело так и не зашло, оставив во мне горький привкус разочарования. - Ты прекратишь это раз и навсегда, - отрезает он не своим голосом. - Ты - ученица, я - учитель. Не пытаюсь возразить столь очевидному факту. Подаюсь вперед, неумело касаясь его темной щетины. Не потому, что хочу соблазнить, а потому что так давно хотела ощутить колючее прикосновение на собственных подушечках пальцев. - Все еще не вижу в этом проблемы, - обреченно говорю я. Но ответа мне не дождаться. Требовательные губы накрывают мои. По привычке откликаюсь, когда его язык прорывается в мой рот, изучая, лаская, словно издеваясь. Его пальцы скручивают мой конский хвост, и таким же резким движением он тянет его вниз. Горло перехватывает от нехватки воздуха, когда он резко разрывает наш поцелуй. Пальцы продолжают тянуть мои волосы вниз, отчего я невольно подставляю ему свою шею. Он не церемонится, оставляя на разгоряченной коже укус за укусом, то зализывая, то опаляя своим дыханием раздраженный участок плоти. Головокружение достигает своего апогея, когда его свободная ладонь, минуя пуговицы, забирается под складки моей рубашки. Удивленный вздох срывается с моих губ как раз в тот момент, когда его ладонь до боли сжимает мою грудь. До меня доносится хрип апрельской грозы за окном, или мне только показалось? Он не отпускает моих волос, продолжая изучать мою грудь. В какой-то момент он, наконец, разжимает пальцы, но только для того, чтобы все книги и тесты, даже горячо любимый преподавателем кактус, оказались на полу. С грохотом, с неистовой злостью, он усаживает меня на стол. И, когда моя рубашка с треском поддается его разгоряченным ладоням, звон пуговиц, скачущих по полу, на мгновение, отрезвляют его. Отстраняется учитель так же быстро, как и поддался этому «беспричинному порыву». Вижу его растерянный кареглазый взгляд, замершей на моей полуоткрытой груди. Страх, настоящий страх загорается в некогда разозленных и любимых глазах. Я обхватываю его торс руками и притягиваю к себе, хватаясь за пряжку брюк. Назад дороги нет. Несколько мгновений проходят в тишине, что разбавляются лишь нашим надрывным дыханием и раскатами грома где-то поблизости. Тогда я вновь беру его колючее лицо в свои ладони и, как когда-то в холодном октябре под дождем, целую в полураскрытые сухие губы. Нежно и уверенно. Он откликается мгновением позже, когда разгоряченная ладонь возвращается к моей груди. Разрывая наш поцелуй, он спускается дорожкой влажных, извиняющихся поцелуев к груди. Отворачивает чашки бюстгальтера, высвобождая соски. Он то прикусывает нежную кожу, то посасывает ее, а мое тело реагирует на каждое его движение. Слышу собственные стоны, которые в полупустой комнате звучат неестественно громко. Он отрывается от меня, а затем обжигает набухшие соски дуновением своего разгоряченного дыхания. Под моими пальцами собираются складки его фланелевой рубашки, когда он отпускает мою грудь. Недовольный вздох мимолетно срывается с губ. Опираюсь локтями о стол, в надежде, что он не отступится на этот раз. И он не отступается. Пальцы практиканта расстегивают мои брюки. Нарочито медленно, дразняще. Когда я недоумевающе приоткрываю глаза, он ухмыляется, глядя на меня. Приподнимает мои бедра, стягивая сковывающую джинсовую ткань, и так же быстро раздвигает их, когда ткань уже покоится на полу вместе с тестами и кактусом. Его палец касается разгоряченной плоти. Ничего подобно мне не доводилось раньше чувствовать. Но он знает это и потому и не спешит стянуть с меня нижнее белье. Водит разгоряченными ладонями по внутренней стороне бедра, лишь иногда возвращаясь к клитору, как некогда я выводила неведомые узоры на его руках. Раздраженный стон срывается с моих губ, и я слышу, как он ухмыляется. - Ты слишком нетерпелива, - склоняется он надо мной. Тогда я срываюсь. Подаюсь вперед и дрожащими руками пытаюсь расстегнуть чертову рубашку. Он замер. Глядит на меня, прерывисто дыша. Это не в моих правилах сдаваться. Он знает это и не пытается воспрепятствовать мне, когда я касаюсь пряжки его брюк. Так же нервозно расстегиваю ее. Разгоряченная набухшая плоть бугром топорщится из-под боксеров. Стеснение запоздало нагоняет мою уверенность и потому, я прикрываю глаза, отдаваясь собственным ощущениям. Касаюсь члена через ткань, то спускаясь к самому его основанию, то поглаживая его влажную головку двумя пальцами. Его губы вновь накрывают мои, и тихий стон преподавателя растворяется в нашем поцелуе. Без всякого стеснения возвращаясь к набухшей плоти, двигая рукой по стволу. Чувствую, как воздуха становится все меньше, а того горячего и распаленного кислорода на двоих все равно не хватит. Он, будто чувствуя мою напряженность, разрывает поцелуй. Нервно дергает на себя верхний ящик стола, затем средний и, наконец, выуживает блестящую упаковку. - Какая предусмотрительность, - хрипло срывается с моих губ, когда он разрывает ее. Короткий взгляд. Глаза в глаза, пока мои неумелы пальцы разглаживают ткани латекса, в попытках надеть презерватив. Неуверена, что сейчас он спросит меня о том, готова ли я. Это подразумевалось еще тогда, когда я переступила порог его дома. Что там будет дальше, после того, как мы переспим, и мой первый раз будет с учителем биологии, меня не волнует. На этот раз он аккуратно укладывает меня на стол, одной ладонью заводя мои руки над головой, а другой возвращается к моей промежности. Один палец проникает в меня лишь едва. Тихий, аккуратный, щадящий толчок отзывается во мне стоном наслаждения. Он вновь дразнит меня, с каждым новым движением входя все глубже. Когда он впускает в меня второй палец, помимо сладостного желания и удовлетворения, во мне просыпается легкое чувства дискомфорта. Он едва сдерживает себя, потому что с каждым новым толчком, палец входит все глубже. Стоны смешались воедино: я не различаю ни грозы, ни его вздохов, ни скрипа стола, ни собственных молящих просьб. И тогда он проникает меня. Я бы сказала, что это было неожиданно, если бы не было так больно. Слабый крик, который я стараюсь заглушить, кусая губу. Невнятно скулю, стараясь свести ноги. Он замирает. Где-то над ухом его тихое дыхание. Никаких стандартных фраз успокоения. Лишь короткий, ласковый поцелуй в висок, как обещание - все будет в порядке. - Да, мам. Он не против, - ползая на коленях, говорю я. - Переждем грозу и я приеду. Отключаю телефон, замираю в тщетных попытках найти последнюю пуговицу от разорванной рубашки. Нервно заглядываю под стол, разгребая завалы книг, битых кусочков посуды и кипы мятых и намоченных апрельской грозой листов тех самых тестов. Он снова давится смехом, отпивая чай из кружки. - Если тебе интересно, ванна освободилась. - Лучше б помог, - бурчу я. - Как мне маме в рванной рубашке показаться? - Раньше думать надо было, бестолочь. Мне за это не доплачивают. Нам приходится переждать эту затянувшуюся грозу вместе. Несколько раз подряд...