Война явно надвигалась, но мы старались не думать и не замечать этого. К тому же все были уверены, что оборона наша крепка, что позор советско-германского пакта искупается нашей усиленной подготовкой к войне. Эти предположения как будто подтверждались победами Красной Армии на озере Хасан и при Халхин-Голе, победным завершением финской кампании. Вводили в заблуждение шапкозакидательские фильмы и песни, в которых наша армия представлялась самой сильной. Свою лепту вносили и демагогические заявления, типа уже упомянутого «авторитетного» высказывания Ворошилова.
Гипноз был силен. Помню, на первомайской демонстрации 1941 года я спросила у С.Д.Сказкина, как он думает, будет ли вскоре война. Он улыбнулся своей милой улыбкой и сказал: «Да нет, что вы!» Все толковалось в этом духе: вот мы продали хлеб немцам через Финляндию, вот мы написали опровержение, что никакой концентрации немецких войск около нашей территории не наблюдается — опять успокоение. И все же она надвигалась. Она дышала нам в затылок, эта страшная война, вопреки утешительным сообщениям и упорному нежеланию Сталина даже допустить такую возможность.
Часть III. Война и первое послевоенное десятилетие
Глава 25. Война. Начало
И вот 22 июня 1941 года в четыре часа утра она разразилась. В Европе начался новый отсчет времени. «Передышка» для на шей страны кончилась. На смену ей вновь пришла страшная беда. Для меня и для всех моих близких война началась 22 июня в одиннадцать часов утра, на несколько часов позже, чем на самом деле.
21 июня после долгих отсрочек мы должны были переехать на дачу. На этот раз мы и семейство Сергиевских сняли комнаты на даче у тети Жени, где жили она сама с Яшей и их дочкой Лианой, которой тогда было лет одиннадцать-двенадцать. Лето обещало быть веселым и приятным в обществе интересных людей. По-прежнему на дачу приходилось везти мебель и все хозяйство; 20 и 21 июня мы с мамой все это собирали. Машина, заказанная заранее, пришла поздно, часов в шесть вечера. Я с мамой и Лешенькой уехала поездом где-то в середине дня, Женя с Изочкой тоже. А Эльбрус с Николаем должны были загрузить машину и приехать на ней. Уже когда мы находились в пути, полил страшный ливень. Начался он с грозы, а затем перешел в безнадежный, обложной дождь, но при этом очень сильный. Мы приехали на дачу промокшие и замерзшие. Немного отогрелись, попили чаю, а грузовиков все не было и не было. Они приехали только вечером, часов в десять, когда уже стемнело. Несмотря на брезентовый верх, вещи, в том числе пружинные матрацы и узлы с постельными принадлежностями наполовину промокли. Пришлось их разложить для просушки. Из-за грозы, на беду, погас свет, поэтому раскладывались и сушились мы при свечах. Затопили печь. Кое-как уложив детей — Лешеньку и Лиану, все мы собрались на застекленной террасе около керосиновой лампы, огорченные и неустроенные. Дождь продолжался с той же интенсивностью. Было как-то грустно и неуютно. Только часа в два ночи матрацы немного подсохли и мы кое-как улеглись на них и заснули как убитые.
Проснулись мы поздно, около десяти. Дождя как не бывало, небо, без единого облачка, сияло голубизной, солнце светило вовсю. Свежая, умытая дождем зелень манила в сад, вчерашние неприятности были забыты. Мы весело встали, выпили кофе на террасе, начали расставлять и убирать раскиданные повсюду вещи, наводить уют в нашем будущем летнем пристанище. Яша с Лианой пошли в местный магазин за какими-то припасами. Вдруг они вернулись. На Яше не было лица: около магазина ему сказали, что ночью немцы вторглись на нашу территорию и что в двенадцать часов по радио будет выступать Молотов. Мы с Эльбрусом, Женей, Николаем и Яшей побежали на площадку к магазину, где висела круглая черная «тарелка». Там уже собралась молчаливая толпа жителей поселка кооператива научных работников, инженеров, конструкторов. Большинство составляли недорезанные в 1937–1938 годах интеллигенты. В двенадцать часов ровно репродуктор зашипел и из него вырвался какой-то неуверенный голос Молотова. Он сильно заикался, видимо, от волнения. Тем не менее речь его была недвусмысленна, ясна и удивительно суха для такого трагического момента. К нам обращался не страдающий соотечественник, а добросовестный чиновник, сообщая то, что ему поручили.