Вот я недавно сказала Борису Борисовичу, чтобы он не провожал меня. Пусть тогда на его внимание равно Претендовали Варвара и Инна, но язык-то свой придержать я могла? Промолчала бы, и поплелся бы он как миленький на мою Буденную. Глядишь, что-нибудь и случилось бы. Но к чему эти бесполезные уколы и укоры? Они только раздражают.
Сегодня Борис Борисович весь день провел на моей модели. Мне еще трудно следить за ходом его умозаключений. Он предугадывает, как поведет себя поток, обтекая гасители той или иной формы, какое ему понадобится пространство, чтобы не было метаний, биений, пульсаций, подвергающих сооружение дополнительным нагрузкам, не всегда предсказуемым. Для меня же это была новь первозданная, лес темный. Не знаю, на что рассчитывала я, возражая Ульмасу Рахмановичу; какой самостоятельности добивалась? Из этой моей самостоятельности лаборатории сейчас решительно нечего извлечь. Действительно, нужны годы и годы, чтобы почувствовать в себе то, что называют компетенцией. Но это время придет, во мне будут ценить специалиста, будут у меня консультироваться. А дальше? Если я научу моделированию ЭВМ, это будет большое дело. Вот туннель: меняй шероховатость облицовки, и ЭВМ выдаст тебе кривую напоров в зависимости от расхода. Или взять водобойный колодец: вводи параметры потока и получай картину гидравлического прыжка. Но как бы далеко я ни простирала здесь свои планы, я хочу и другого, совсем другого — чтобы меня любили. Чтобы у меня была семья, дети. Сведущим специалистом я стану непременно, тут все зависит от меня. Выйти бы замуж за хорошего человека. Я и на меньшее согласна, на обыкновенного человека. Но за Германа Казбекова я бы и сейчас не пошла. Где он, что он? Я ни разу не ходила на традиционные вечера, чтобы, не дай бог, не увидеть его, не услышать о нем.
Глаза наполнились слезами. Я встала, походила. Не надо личное, свое, что не дает покоя, перекладывать на чужие плечи. Ты ведь начала с того, что был холодный, ясный день, и Борис Борисович подбирал с тобой гасители. Ну и остановись на этом, не уподобляйся потоку, потерявшему русло. Он менял надолбы, варьируя их высоту и конфигурацию, а я помогала ему и раза три угадала его замыслы. Поглощенный делом, он не заметил этих моих маленьких удач. Он видел только текущую воду и свои гасители в работе. За день ни он, ни я не отдохнули и пяти минут. Открытие задвижки, установка расхода, проверка гасителей, закрытие тяжелой чугунной задвижки, смена гасителей, новый пуск. Пальцы непослушные, красные… А Басову хоть бы что. Смотрит, кривит губы, цедит: «Опять не то!» Или: «Лучше, но все равно не то». Надолбы, разные по своей форме, мало чего меняли, и он сказал: «Давай смотреть трамплины, кажется, только они и сделают погоду». Мы поставили трамплин. Он подбрасывал поток, струи падали прямо на надолбы. Заметно уменьшились всплески, брызги, волны. Басов посветлел лицом.
— Кажется, вы угадали, вы молодец, — сказала я.
Он удивился. Я, наверное, прервала ход его мысли.
— Помолчи, пожалуйста! — сказал он.
Я не обиделась. Он сопоставлял, сосредоточившись на каких-то своих идеях. Пришел Ульмас Рахманович. На меня — ноль внимания. Так-так-так! Сначала он смотрел издали, затем вмешался. Борис Борисович слушал почтительно, готовый тотчас же следовать указаниям Раимова. Он уже выработал защитную реакцию. И все же в один из моментов он раскрылся… Ульмас Рахманович выдвинул еще одну идею. Борис Борисович неожиданно заспорил, высказал контрдоводы, Раимов настоял на своем:
— Проверьте и это, ну, час выбросите, какие тут могут быть вопросы?
Басов кивнул, а как только Раимов ушел, продолжал все делать по-своему. «Неужели отмахнулся?» — подумала я. Но он прекрасно изучил Ульмаса Рахмановича и прибег к маленькой хитрости. Часа полтора испытывал свой гаситель, затем остановил воду и поставил вариант Раимова. Едва я вновь открыла задвижку и отрегулировала расход, как подошел Ульмас Рахманович. Посмотрел, запустил в поток руку, нащупал главные струи. Пофыркал, похмыкал: его конструкция была менее удачна. Меня распирала гордость за Бориса Борисовича. И больше шеф не вмешивался, бросив: