Такси мы поймали сразу же. Леонид молчал, словно мы давно были мужем и женой. А о чем, собственно, говорить? Что случилось-произошло? И все же пришло раскаяние. В эти дни я никому не смотрела в глаза. Ни с кем не заговаривала, только отвечала на вопросы. Инна, считавшая, что облагодетельствовала меня, раз или два попрекнула в неблагодарности. Я смолчала…
19
Чувствую себя привязанной к позорному столбу. Почему я сама себе неугодна? Потому, что живу без любви. Леонид обнимал меня бесстрастными руками. Словно прикасался к вещи. Или я слишком строга к себе, слишком привередлива? Ладно, он прикасался к вещи, а к чему прикасалась я? Я запрещала себе думать об этом, но проходила минута, и я убеждалась, что никуда от этого не ушла. Происшедшее воссоздавалось, мельчайшие детали всплывали и обволакивали. Тогда я кричала: «Хватит! Хватит этого вздорного самобичевания, никто этого не поймет!» Всю жизнь, сколько я себя помню, я копаюсь в себе, и это одна из причин моего несчастья. Проще надо жить. Но кто мне скажет-пояснит, как это — проще? Сегодня Борис Борисович трижды спросил, что со мной. А я не могла ответить ничего вразумительного. После второго его вопроса об одном и том же и моего жалкого лепета, не содержавшего ответа, я поняла, что он спросит меня об этом же еще раз, но все равно не сумела подготовиться. Мечтать теперь о Боре — низость и подлость. А Инна — светская дама: все у нее хорошо, смотрите и завидуйте! Я вот думаю о ней без уважения, а в душе рождается голос: «Не осуждай человека только за то, что он не похож на тебя». А разве я ее за это осуждаю? Только за ветреность и легкомыслие. А за непохожесть — люблю!
С Борей играть в шахматы не сажусь. «Я хочу обязательно доделать это и вот это!» И он отступается. Но я ловлю на себе пытливый его взгляд. Ему интересно, что со мной происходит и каким образом это может сказаться на моем отношении к нему. А не воображаю ли я, не придумываю ли? Да, придумываю: вдруг он решится на что-нибудь серьезное — и как буду выглядеть тогда я? Вот Инна, думаю я, прекрасно совместила бы Леонида и Бориса Борисовича. Двойной успех только поднял бы ее в своих глазах, только возвеличил бы. Почему же я вечно пребываю в разладе с собой?
— Вера, что с тобой?
У Бориса Борисовича добрые вопрошающие глаза. Я отвечаю, что у меня все хорошо, смотрю на него, стараюсь и взглядом сказать то же самое. А как хочется провалиться сквозь землю! Одна-единственная мысль клокочет во мне, и направлена она против меня. «Недостойная!» И мне жутко…
— Ты больна? — допытывается он.
— Я здорова.
— Ты будешь праздновать с лабораторией Первое мая?
Надо согласиться, и я соглашаюсь. До праздников еще три дня, а через три дня будет не так больно. Басов отходит, хмурый, озабоченный. Он неравнодушен ко мне, я ему интересна! Это открытие. Но оно лишь усиливает боль, делает ее пронзительной, нестерпимой. А у Инны на языке один вопрос: «Ну, и каково твое впечатление?» Я могу хлопнуть ее по плечу: «Ты золото, Инка!» Вот чего она ждет. Потому что она не такая, как я.
20
— Давай пройдемся! — предложила Инна в обеденный перерыв. — Ты какая-то растрепанная. Что с тобой?
— Ну, что может быть со мной? — сказала я, но пошла.
Мы спустились к угрюмому каналу Бурджар, пропилившему себе каньон в могучем лессовом пласту. У воды рос кустарник, и трава уже была высокая и сочная. Мы шли прямо по траве и безжалостно ее мяли. Выпрямится! Человек и тот выпрямляется.
— Какая прелесть! — воскликнула Инна. — Влюбляйся и приходи сюда со своим парнем. Как тебе мой Константин?
— По-моему, он несколько подзадержался в нежном юношеском возрасте. По-моему, вы давно могли бы жить нормальной семейной жизнью, — сказала я.
Этого она не ожидала. Она заморгала и не произнесла ни слова в оправдание свое и Константина.
— Больше на меня не рассчитывай, — сказала я.
— Обожглась? Быть того не может. Ленька — отличный мальчик.
— А ты откуда знаешь?
— Значит, знаю.
Мы присели на бугорок. Весь берег купался в солнце. В зелень травы были вкраплены нестерпимо красные головки маков. Это были первые маки, а потом здесь все будет красное.
— Странная ты, — сказала Инна. — Я надеялась, что тебе понравится, а ты нос воротишь: я не такая, я жду трамвая. Ну, и жди, только дождешься ли?
— Ты тоже бываешь права, — ответила я вполне миролюбиво.
— Я ведь знала, что никого у тебя нет. Вот и постаралась. А ты ведешь себя так, словно я впутала тебя в недозволенное. Лобик морщишь, нос воротишь. Ленька… не трепло!