— Так лучше, — сказала я. — Вы не из тех, кто сначала грешит, потом кается.
— Мне холодно от твоей проницательности.
— Надо быть кисонькой, мурлыкать, и ластиться, и не задавать дурацких вопросов.
Я шагнула к нему, обняла, крепко обняла, поцеловала, а потом сняла с него пиджак и развязала галстук. Он обмяк и стал быстро тускнеть. Он тускнел, как рыба, вытащенная из воды. Угасли глаза, набрякли мешки под ними, сделались одутловатыми щеки. То, что я все брала на себя, не снимало с него ни напряжения, ни ответственности. Я так и думала, но надо было проверить мою догадку.
— Не бойтесь, я не хищница, — сказала я и накинула пиджак ему на плечи. — Не идите против своих правил.
Он стал неудержимо краснеть. Кровь прилила к его лицу. Мне показалось, что он сейчас задохнется. Но он улыбнулся, правда, через силу. Я еще не видела таких вымученных улыбок. Вина, стыд были в ней и жалость к себе за неумение от них избавиться, не задавать себе ненужных вопросов в минуту, когда вопросы неуместны.
— Ну, зачем вы все замечаете? — спросил он.
— Так уж устроена. Вы не чужой мне человек.
— Спасибо. Я это угадывал, но знать наверное и догадываться — не одно и то же.
— Вам надо привыкнуть ко мне. К тому, что есть еще один человек, которому вы дороги, кроме ваших близких.
— Им-то как раз я не дорог! — воскликнул он и спохватился: а надо ли до такой степени откровенничать?
— У вас прекрасная жена, — сказала я. — Не возражайте! Я ее видела, мне Инна показала.
— Если бы ты знала!
— А мне, поверьте, и не нужно знать о ней. Это ваше, личное. Я знаю, что она достойный человек, вот и все.
— Спасибо! — крикнул он и тут же устыдился своего порыва.
— Я вам это говорю для того, чтобы вы были спокойны за свою семью.
Он удивился, и его глаза сразу стали большими и выпуклыми.
— А за меня решать надо ли? — спросил он.
— Предостеречь полезно, — сказала я. — Все наши мучения — от импульсивности, от того, что наши поступки, такие разумные в наших глазах, кому-то причиняют горечь и боль, и мы вдруг видим их в новом свете, вместе с чужой тоской и болью. Я хочу, чтобы вы не стыдились ничего из того, что у вас есть ко мне, и не виноватили себя. — Я споткнулась об это неожиданное слово, но затем храбро через него перешагнула. — Вы не были любовником, но и я не ходила в любовницах. В личном плане я довольствовалась полным отсутствием личной жизни. И в планы мои входит только одно: я хочу, чтобы у меня был ребенок. Попробуйте-ка осудить меня за это — не получится!
Кажется, теперь ничто его не терзало. Он отмякал, оттаивал, успокаивался, оживлялся. Милая непосредственность возвращалась к нему.
— Ты разрешишь мне свыкнуться с тем, что ты сказала?
— Именно этого я и хочу!
— В чужих домах я не умею быть как дома.
— А вы будьте таким, каким вам удобно быть. — Я подумала, что теперь он уйдет, что неловкость, пришедшая к нам сейчас, непреодолима. — Еще музыку? — предложила я. — Цыгане, романсы, танго?
Басов не поспешил к двери. Он сел. Уйти ему тоже было неловко. Но он абсолютно не знал, о чем говорить. Естественнее всего было бы выключить свет. Но теперь, после всего сказанного, я не могла позволить себе и этой инициативы. Он вдруг развел руками, но ничего не сказал. Я улыбнулась. Чего только не навоображаешь в бесконечные часы одиночества. А жизнь потом опровергает тебя, кладет на обе лопатки, ее реальности грубы и тяжелы.
— У вас книжная душа, — сказала я. — Вас никогда не влекли приключения. Вас поколачивали за прилежание — признавайтесь, ведь было такое! Но вы и тогда не отнимали носа от раскрытой книги.
— Мне и сейчас книга интереснее телевизора.
— Как вы объясняете дома поздние приходы?
— У меня не просят объяснений.
— Но ведь вы не чужие.
— Как знать! Ты нашла слово, которое все объясняет.
«Не вторгайся в запретное!» — предостерегла я себя.
— Ты, как я догадываюсь, выросла здесь?
— Недалеко отсюда. Мне нравится этот район. Тишина, патриархальщина. Люди открыты друг другу.
— Подожди, приползет бульдозер!
— Будет жалко. На каком-нибудь девятом этаже, между небом и землей, я буду еще более одинока.
— Ты слишком часто винишь себя. Права ли ты?
— Я давно уже ни в чем себя не виню, но мне от этого не легче. На замужество, как вы знаете, я уже не надеюсь.
Я остановилась, заметив, что сильно его смущаю.
— Как я вам надоела с сетованиями этими! Вы ведь не проблемы пришли сюда решать.