— Вы очень любите себя, — говорит Елена Яковлевна. — Если бы вы научились так же сильно любить людей! Поверьте, это погасило бы в вашей душе сумеречные краски.
— Ладно, буду приносить пользу и любить тех, с кем мне по пути, — согласилась я. — А вам, Елена Яковлевна, когда было труднее всего?
— В войну. Когда писем долго от мужа не было.
— Вам когда-нибудь приходила мысль о самоубийстве?
— Признаться, нет. И вам, полагаю, она больше не придет.
Я кивнула. Я не хотела ее расстраивать. Она была права, и мои возражения потонули бы в ее правоте.
«Леонид, — подумала я, как крикнула. — Леонид, Леонид, Леонид!»
36
Как-то бочком, весь смирение и почтение, Басов втек в мою палату. Поздоровался, словно поклонился. Я была одна. Я села и благосклонно ответила на приветствие. Вспомнила, как он поехал со мной на могилу бабушки. И как потом мы работали вечерами, играли в шахматы. Нет, я не поняла его. Мы были нужны друг другу, но совсем по-разному, и свою нужду в нем я видела, а его во мне — нет. Бориса Борисовича что-то волновало. Что-то свое, но связанное со мной. Он не знал, как приступить к разговору, и я подтолкнула его.
— Чувствуйте себя просто, — предложила я. — Вам интересно, как я? Живая, видите. Новости есть?
— У нас тихо-тихо. Если не считать происшествия с вами.
— Происшествия? — переспросила я.
— Ну, этого дикого случая. Зачем это вам понадобилось?
— А вам про себя все-все всегда понятно?
— Ну, почти все и почти всегда. Но вы поставили меня в тупик.
Моя тупиковая ситуация поставила его в тупик! Неужели я, будучи увлечена им, нарисовала его и придумала? Ага, дражайший! Кажется, я начала догадываться, для чего вы пришли. Вам не терпится знать, не ложится ли что-нибудь на вас. Не способствовали ли вы, не подтолкнули ли. Мы простились тогда довольно раздраженно. Но, уважаемый Борис Борисович, не обманывайтесь на свой счет. Не такой уж вы необыкновенный человек, чтобы разрыв с вами поверг меня наземь.
— Что ж вы стоите? — сказала я и улыбнулась. — Садитесь, пожалуйста. Из наших вы первый. Один, правда, пришли, но дело-то деликатное: а вдруг на душе у меня обида, и я выпалю: «Из-за вас!» Вы почему один пришли? — спросила я уже напрямик. — Претензий испугались? Выяснения отношений? Ничего этого не будет. Все в прошлом, и претензий, дорогой Борис Борисович, к вам нет. Хотите, расписку дам?
— Варвара вам язык отточила? — сказал он, пряча неловкость.
Он начисто позабыл, что был со мной на «ты». В глаза не смотрел, и с каждой минутой ему становилось неуютнее.
— Быстро вас освободить от повинности или продержать на ковре, пока не вспотеете? Я ведь сейчас суверенное лицо, а не подчиненная ваша, и ваша почтительность — первое тому доказательство. Кстати, Ульмас Рахманович сильно переживал?
— Представьте себе, я ждал от него более нейтральной реакции. Лицо у него пятнами пошло. Назвал вас взбалмошной, неуправляемой и непредсказуемой бабой.
— Он недалек от истины.
— Я полагал… вы после этого смягчитесь, что ли! Уголки свои остренькие в себя вберете. Зачем им снаружи торчать?
— Я сейчас из одних овалов состою. Весь свет люблю, а вас больше всех. Улавливаете? Не прозевайте момента, такое не повторяется. Впрочем, по части моментов вы долгодум. Сами их создаете, сами же и увиливаете в страхе великом. Того, что со мной было, никогда никому не пожелаю. Виноватых я не ищу, так что дышите глубоко и свободно.
Басов задумался, уперев кулак в мясистый подбородок.
— А робот за дверью не стоит? Не караулит? — спросила я.
— Какой робот? Он все забыл.
— Железный. Наш с вами двойник. Из нашего общего будущего.
— Вы смеетесь! — понял он без обиды.
— Да! Позволяю себе. Вы уж простите великодушно за эту нежданную раскрепощенность…
— Я вам яблок принес, возьмите! — сказал Басов.
Он извлек бумажный пакет. Я раскрыла его, выбрала самое румяное и с хрустом надкусила.
— Вам не дам, ладно? — поддразнила я.
Он усмехнулся.