— Я буду скучать без вас, я к вам привыкла, — призналась я ей.
Она все про меня знает, я была с ней откровенна. Я же про нее знаю совсем немного…
— Вы приходите ко мне, но не сюда, а домой, — приглашает она и называет адрес.
Я записываю.
— Вы меня вылечили, — говорю я.
Она недоумевает.
— Не врачи мне были нужны, а люди. Вы!
На прощание я обняла Елену Яковлевну и поцеловала. Мне казалось: все то, что привело меня сюда, осталось далеко за плечами. Жизнь, новая по мироощущению, по мировосприятию, открывалась мне в завтрашнем дне…
Дом встретил меня четырьмя стенами, знакомыми-знакомыми. Я села на диван, закрыла глаза, а когда их открыла, мне показалось, что стены стремятся сомкнуться, как и пол — с потолком. «Нет!» — крикнула я, и стены вернулись на свое изначальное место. Теперь я знала, как должна себя вести. Я не должна позволить сомкнуться стенам моего родного дома.
40
Тепло и солнечно было, и не жарко совсем. И я разрешила себе маленькое удовольствие — пешую прогулку. Я миновала Бурджар, белые домики на его крутых берегах, высокие больничные корпуса, и углубилась в жилые кварталы. Ничто не смущало меня и не беспокоило, была отрешенность от мелочей жизни. Я шла и смотрела на людей и на дома. И витать я нигде не витала. Мой город нравился мне.
Люди каждое утро торопились на заводы и в учреждения и каждый вечер возвращались под родной кров. Здесь я выросла и стала взрослой. И все дорогие мне люди тоже жили здесь. Сколько я себя помню, я не мечтала куда-нибудь уехать. В командировках, в поездках я начинала тосковать, и возвращение домой всегда было желанным.
Я шла и размышляла о своем городе, какой он сейчас и каким будет, когда нож бульдозера сметет последние глинобитные постройки. Мне было жаль того, что уходило. Нет ничего уютнее одноэтажного, утопающего в тени жилья, но оно не для большого города. Я не всегда соглашалась с тем, что вырастало на месте сноса. Мне не нравилось обилие стекла в новых зданиях и почти полное отсутствие национального колорита в их облике. Изюминка, ярко выраженная индивидуальность были явлениями редчайшими. Центр еще как-то выделялся в этом отношении, там было на что положить глаз. Окраины же удручали блеклостью и ординарностью. Но люди, которые жили на окраинах, не рвались во дворцы и не мечтали о них. Их вполне устраивали отдельные квартиры. Совсем недавно у них не было и этого.
Я витала над родным городом, оглядывая его и с той стороны, и с этой. Только одна запретная, вернее, заповедная тема была у меня — Леонид. Она была как край пропасти, и я не подходила к ней — из боязни не удержаться на этом скользком и зыбком краю. И тут мне встретился парень, который нес дверь вместе с косяком. Тяжесть ноши согнула его. Он зыркнул по мне шустрыми глазами, и я посторонилась. Две женщины волокли газовую плиту. Я огляделась. Один из домов, не новый, зиял пустыми глазницами окон. Из его недр доносились тяжкие удары железа о бетон. Я бочком вошла внутрь. Странное зрелище являл этот пятиэтажный дом. Судя по всему, недавно в нем жили, но потом жильцы съехали, и теперь по кирпичику, по досточке его растаскивали. Все сколько-нибудь ценное исчезало во дворах частных домов.
— Что вы делаете! — крикнула я. — Это не ваше!
— Иди ты! — сказали мне.
Я стала расспрашивать про этот дом у соседей.
— Год, как освободили, — сказала одна старушка. — Осадку дал, ремонт будут делать. Только ни сторожей нет, ни ремонта.
Пожалели потратиться на ограждение и сторожа? Ну и что? Неужели все то, что плохо лежит, должно исчезать среди белого дня? Неистребимо это в нас, что ли? Почему закон мертв в нас? Я поняла, что не себе должна задавать этот вопрос, а тем людям, которые на моих глазах, нисколько не стесняясь меня и друг друга, крушат и тащат. Я заметалась. Но кого звать на помощь? Люди видели все это и отворачивались, тащили-то не из их квартир. Я позвонила в милицию. Дом, дом растаскивают! Милицейский патруль прибыл минут через пятнадцать. Клич, вроде матросской полундры, пронесся по этажам. Несуны побежали, но двое были взяты и увезены в отделение. Я вспомнила, что есть на свете Ульджа Джураевич и учреждение, в котором он работает, и утром поехала к нему.
Выслушав меня, он вызвал машину. Прибыли на место. Дом по-прежнему не охранялся, но, как вы поняли, брать здесь уже было нечего. Райисполком пребывал в неведении. Дом был ведомственный. В самом ведомстве про свой дом забыли. Склероз учрежденческий! Джураев гонял по скулам упругие желваки. Его узнавали. Как обычно в таких случаях, выявили только косвенных виновников. Кто-то вовремя не распорядился, кто-то не проследил. Спасибо общественности, которая не дремлет… Слова звучали вполне искренне, я была склонна верить, но Джураев не верил ни одному такому слову. Я уехала на работу, а он начал раскручивать дело.