Через две недели пришло приглашение на заседание Президиума. Мне выписали пропуск, и я оказалась в уютном белом зале на шестом этаже большого здания. Стекло, занавеси, резьба по ганчу, длинный стол для членов Президиума, столики для приглашенных, поставленные елочкой. Все те, кто приходил в этот зал, занимали высокие посты, но я не смотрела на них снизу вверх.
Первым отчитывался министр здравоохранения Каракалпакии, и я поняла, что медицинские учреждения в автономной республике работают плохо. Президент задал несколько вопросов, которые поставили министра в тупик. Я бы на его месте со стыда сгорела. Он отвечал уклончиво, не объяснял, не оправдывался, а привычно заверял: «Мы это поправим». Что-то очень много набиралось такого, что надо было поправлять.
По нашему вопросу выступил Джураев, а ответ держал начальник крупного ведомства. Ульджа Джураевич говорил с акцентом, взвешивал каждое слово, но, суммируя сказанное, позволял себе едкости и сарказм. Он словно закручивал шурупы в твердое, малоподатливое дерево, старательно налегая на отвертку. Стороннего человека — кивок в мою сторону — возмущает, что дорогостоящий дом оставлен без надзора, а тем, кому дом принадлежит, все равно. Богатое наше государство еще раз возместит украденное, так стоит ли утруждать себя беспокойством? Президент — так все работники Президиума называли председателя — поручил прокурору республики заняться этим делом…
После обсуждения нашего вопроса я покинула зал. Так поступали все приглашенные. Хотелось остаться, послушать президента, но как можно? Я погуляла по площади, постояла на берегу Анхора, и, решив, что Джураев освободился, пошла к нему. Кабинет у него был громадный, со старинной мебелью и напольными часами. Ульджа Джураевич с минуту молча изучал меня, словно взвешивал что-то на потаенных весах. Затем сказал:
— А не пойти ли тебе к нам работать? Президент дает добро. Я о тебе ему уже говорил. Нам нужны люди, которым не все равно что, как и почему. Ты, правда, не партийная…
Я этого не ожидала. Я и общественницей не была никогда.
— Не переживай, освоишься, — улыбнулся он, чувствуя мое настроение. — Людей будешь выслушивать, помогать им. Бюрократов приструнить… Многие годами не могут получить то, что им по закону положено. А ты посодействуешь, я посодействую, смотришь, и ожил человек!
Я сбивчиво и долго благодарила за доверие…
Я, оказывается, не изменила ни одной из своих любимых привычек. Значит, я консерватор? И да, и нет. Теперь, просыпаясь среди ночи, в самой-самой густой ее тишине, я не дрожу и не маюсь от одиночества. А прежде я кричать была готова, так мне было не по себе. Приглушив в себе из-за никчемности всякий ропот, всякое недовольство, я неожиданно открыла прелесть тишайших ночных часов, именуемых бессонными. Они очень мне понравились, и теперь, засыпая, я предвкушаю радость внезапного пробуждения в темный предутренний час, зыбкую грань сна и яви, фантазий и реальности, и нагую откровенность общения с самой собой и со всем миром, лишенную каких-либо недомолвок, условностей, иносказаний. Кто-то сказал, а я запомнила: «Сижу я сам на сам, и хорошо мне. О многом можно поговорить с умным человеком!»
Одного я никогда не касаюсь. Леонида. Это другая сторона, другой мир, другая жизнь. Нельзя-нельзя-нельзя! Он приходил, я рыдала, но каждый раз приказывала ему не приходить больше. Я гнала его расчетливо, и сухо, и со слезами… Я внушала:
— Пойми меня, у тебя должен быть свой ребенок. Пойми, уйди и не приходи больше!
И он внял, он пропал насовсем. А я… я выдержала. Что же еще мне оставалось? Теперь я могу вспоминать все-все, но только не то, что было у меня с Леонидом…
Я лежу и думаю-перебираю. Уже год я на новой работе, в приемной Президиума. Идут, идут, идут люди. И у каждого свои заботы и надежды, своя застоявшаяся боль и изначальная, заложенная самой природой человеческой жажда справедливости. Во что только я не окунаюсь!
Но если я год молчала, год вживалась в свою новую жизнь, привыкала, иногда делая ошибки, то не надо забегать вперед. Само предложение работать в Президиуме ошарашило меня. Я — и взлетаю так высоко. За что? Но отказываться не стала. Берите, раз подхожу! Я, конечно, не была уверена, что не подведу, ведь дела своего нового я не знала даже приблизительно. Но я знала, что буду стараться, а там появится и умение.