Кто-то загримировался под меня и одеждой моей воспользовался. И паспортом. Боже мой, какая это черная сила! Я уже знала, что последует за всем этим. Будет создано мнение и начнется истязание. Сразу пришли письма, анонимные и подписанные людьми, близкими к тем, кого я разоблачила. Берет! Богата! И тут Рустам Сулайманкулович на следствии показывает:
— Я этой Пашковой из Президиума манто каракулевое дал и двадцать тысяч дал, чтобы молчала. Только она меня обманула.
И все как одно к одному. Деньги — вот они, на моей книжке. Манто — в моем гардеробе. Что еще неясно? Мне уже предложили работать в другом месте. До выяснения всех обстоятельств. А кто, кто будет их выяснять? Вполне допускаю, что и нежданная двухмесячная стажировка Джураева — дело рук этого бойнакского клана. Что ж, я уйду, я не могу так. Изверилась я. Пусто, так пусто внутри меня, что, пожалуй, уже и души у меня нет.
Или… самой, похитить Валерия? И уехать куда глаза глядят, далеко-далеко, где меня не знают. А там что, другие люди? И кто ждет меня там, кто приветит?
Презрение, презрение отовсюду. Меня перестали замечать, я уже как бы не существую. Такие понимающие желчные улыбки и такие понимающие взгляды сквозь меня, словно я прозрачная. «Эта, понимаете, гордячка и воображала… брала, брала!» Я пропала. А ведь я старалась приносить пользу. И за это меня же…
Я сидел в Вериной комнате спиной к окнам и листал толстые тетради, исписанные беглым, размашистым, не поспевавшим за мыслью почерком. Я знал, что стало с Верой Степановной Пашковой после слов: «И за это меня же…», на которых обрывался ее дневник. Валерий прибежал к ней в сумерках, и худшее, непоправимое было предотвращено. С криком счастья он вцепился в нее своими ручонками и стал повторять как заведенный: «Мама, я буду с тобой, с тобой! Мама, не отдавай меня больше пьяному дяде!» Оцепенение оставило ее, надо было действовать быстро, здраво и разумно. Она тут же собрала чемоданы; страна большая, и где-нибудь да отыщется уголок, куда не дотянется цепкая длань клана Сулайманкуловых, умеющего мстить.
Я познакомился с ней совершенно случайно. Затравленная, она бедствовала и сторонилась людей. Я приютил ее с мальчиком на своей писательской даче. Подробности она рассказала позже, когда немного отошла, отмякла. В Ташкент я приехал по ее поручению. Но не квартира, не брошенные второпях вещи и деньги двигали ее поступками, а забота о восстановлении доброго имени. Я знал, что сделаю все, что в моих силах: дождусь возвращения Ульджи Джураевича и пойду с ним на прием к президенту, но добьюсь, чтобы кощунственные обвинения были растоптаны и правда восторжествовала. Еще она просила побеспокоиться о дневнике, который тоже забыла захватить. Она боялась, что кто-то возьмет его в руки с недобрыми намерениями.
Смеркалось. Я смежил глаза. Вдруг за спиной заколыхались тяжелые портьеры, всклубился и дохнул на меня воздух, и зыбкие, почти призрачные тени зароились, плавно обтекая меня. И звуки я уловил на пределе восприятия. Странно ожила комната, лиловую тишину вдруг наполнили необъяснимые таинства бытия. В смутных тенях я различал черты Веры, впалый рот и массивный нос ее бабушки, скептическую улыбку Леонида, пристальный взгляд Константина, жеманную красоту Инны, вихрастую макушку Валерия.
«Скажи человеку, что он хороший. Скажи ему это от души, от истинной веры в него, и он твой». Это Вера. Это ее изначальное, подкошенное под корень. Но корень жив и еще даст свежие побеги.
«Свою ношу каждый несет сам». Это Леонид.
«Добротой открываются все настоящие ценности. Почему мне должно быть плохо, если кому-то хорошо?» Это опять Верина мысль, подсказанная муками одиночества.
«Вот я, маленький человек, вот мои недостатки — их перечень длинен, но для кого-то я и такой хорош и пригож. Так покажите мне этого человека!» Это рассудочный голос Константина.
«Значит, ты теперь моя мама?» Это Валерий, мальчик ее светлый, солнышко ее маленькое.
«Видишь, все хорошее быстро кончается». Это опять она, это ее прощание с Леонидом.
«Неужели этот свет не для лучших из нас?» Это Инна в момент, когда самолюбование вдруг оставило ее.
«Ты не знаешь, почему так мало сбывается из задуманного?»
«Знаю, большего мы недостойны. Мы получаем на руки ровно столько, сколько заработали». Это она, это ее убежденность.
Новый голос: «Он вам большие деньги посулит. Не боитесь?»
«Боюсь, но еще больше за страну боюсь».
Это опять она.
И тогда я подумал: «Так какого же черта я спокоен и доволен собой? Раз она за страну больше, чем за себя боится, она непременно встанет на ноги».