Он подумал, что ничего не сказал ребятам о Первом. Не объяснил, что Первый и был первым насаждателем скверны и первым ее покровителем. Но объяснил ли он это себе? Первый… Нет его уже, а он и мертвый мешает живым. Зло торило себе дорогу под его недремлющим оком. Зло, содеянное им, осталось и останется до тех пор, пока не будет убрано силой.
Теплые волны подхватили Ракитина и понесли-помчали на своих стремительных качелях. Их ритм возносил и развенчивал, и пребывание на гребне нельзя было продлить, как он ни старался. Против своей воли он соскользнул с гребня и стал погружаться все глубже, глубже в наливающуюся мраком пучину. Вдруг странно посветлело в подводном царстве, воду заменил воздух, и он увидел себя в просторном кабинете на шестом этаже белого здания со стеклянными стенами. Здание это стояло на холме, и канал Анхор огибал его плавной излучиной, а за каналом простирался большой город. Николай Петрович сидел против Первого и взирал на него с предельно обострившимся любопытством, внимал ему, а Первый говорил, и слова его звучали доверительно негромко, доверительно отечески, проникновенно отечески. Ракитин подумал (он знал, что думает во сне), что такими убедительно проникновенными могут быть лишь слова человека, наделенного властью и полномочиями, которые трудно себе представить.
Первый расспрашивал его о семье, о предыдущей работе, но ответы ему были не нужны. Он говорил сам, без видимого старания придавая своим словам особую значимость. Благообразная седина, холеное лицо, легкая припухлость и легкое потемнение под холодными, пытливо устремленными на него глазами. Спокойно говорил Первый, лицо его выражало полную отрешенность от мирской суеты. И вдруг резким диссонансом, порывом ледяного ветра хлестнула по Ракитину угроза. Нота угрозы и предостережения прозвучала ясно, он не мог ошибиться. Николай Петрович опешил от неожиданности, он не дал повода, и это было вне всякой связи с предыдущим. А Первый отметил, что предостережение дошло и задело, нужная зарубка в памяти нового работника его штаба сделана, и перешел к следующей теме, нейтральной по своей эмоциональной окраске. Потом Ракитин, сколько ни пытался, не мог вспомнить, от чего же предостерегал его Первый. Только сам факт предостережения врезался в память неизгладимо. Оно было общего плана: вот я, большой человек, а вот ты, маленький человек, никто и ничто без меня, моей воли и моего благословения. Держись меня и слушайся, и повинуйся, и не беспокойся ни о чем, не ставь под сомнение ничего из того, что от меня исходит, — тогда и тебе будет хорошо…
Первый исчез, и его кабинет исчез, и белое здание на зеленом холме с трепетными березами и вкраплениями ромашек в стриженую траву газонов растворилось в бесплотном токе времени. Николай Петрович увидел Первого уже в другой обстановке, в его квартире, в которой он никогда не был, в кругу семьи. Бесшумно растворилась дверь, и вошел высокий, крепкий человек в национальном халате, который на вытянутых напружинившихся руках держал огромный торт. Вошедший положил торт на стол, сделал шаг назад и в сторону, и стало видно, какой этот торт большой и тяжелый. Усы, угреватые щеки и преданный льстивый взгляд показались Ракитину знакомыми. «Акилов! — произнес он нараспев, изумленный. — Тимур Акилов!»
Первый взял нож с серебряной рукояткой и жарким, зеркальной полировки лезвием и погрузил его в цветы из белого и розового крема. Нож сначала шел легко, затем движение его прервалось, словно лезвие уперлось в препятствие. Для Первого, однако, препятствие не было неожиданным. Всегда спокойное, всегда отрешенное от мирской суеты лицо его дрогнуло, но чувства не взыграли, не стали улыбкой, и маска вернулась на свое место. Маска благообразности указывала на дистанцию, и на работе без нее он давно уже не мог, а теперь, по привычке, часто не мог без нее и дома.
Первый прекрасно знал, на какое препятствие наткнулось лезвие. Это были облитые ровным коричневым загаром пачки банкнот, стянутые плотным полиэтиленом. И Первый знал, что должен был теперь, после получения такого убедительного знака глубокого уважения, сделать — подписать давно заготовленные наградные бумаги, после чего грудь человека, презентовавшего ему этот шедевр кулинарии и верноподданничества, украсит… Ничто не смутило Первого. Напротив, все устраивалось ко взаимному удовлетворению этих двоих людей, которые нашли друг друга в бескрайнем человеческом море, — нашли по флюидам, определяющим родственность их душ, и теперь опирались друг на друга, поддерживали один другого и ограждали от наветов, дурного глаза и прочих напастей.