— ...сибо...
— Он это врет, чтобы меня не огорчать. Он считает, что горбатого (то есть, тебя) могила (моя могила!!!) исправит. Раньше ты писать не научишься. Или — научишься?
Я глотал больничный воздух пересохшим ртом. Он диктовал очередное домашнее задание по поводу очередных двадцати пяти страниц. Каждый день в больнице — по двадцать пять страниц.
Мы оба были прикованы к его больничной койке.
И когда рукопись была сокращена в полтора раза (!), Будинас, вышедший из больницы, осмелился послать ее — в распечатанном виде — Анатолию Ивановичу Стреляному,
Через три дня пришла телеграмма:
«Прочел пятнадцать страниц. Герой поступил в пединститут. За что вы его так ненавидите?».
— Хуйня, — сказал Будинас, спрятавшись от смущения в облаке дыма. — Все хуйня. Нужно переписывать.
Стреляный был прав: за что ненавидеть мальчишку-безотцовщину, только-только поступившего в провинциальный пединститут? За то, что ему предстоит стать первым президентом Беларуси? Вот станет — тогда и ненавидьте. Если есть, за что.
И мы во второй раз с топором в руках, пропахшие табаком, прорубались через дебри неуклюже расставленных слов и неточно сформулированных мыслей,
Когда моя книга «Лукашенко. Политическая биография» вышла в свет, главным комплиментом ей было:
— Как легко читается!
Конечно, легко. Так же легко гуляется по регулярному парку, разбитому на месте прежней чащобы. Я хотел бы позвонить ему и сказать:
— Евгений Доминикович, Вы — гений!
— Да? — с наигранным удивлением спросил бы он. — Ты уверен? Тогда приезжай.
Геннадий Лисичкин
Совеем не потому, что он гораздо моложе меня. Я знал, что это очень сомнительное преимущество, которое или так быстро исчезает из жизни, или не успевает реализоваться. В результате старик может остаться молодым, а молодой — не вылупившимся цыпленком, то есть не успеет «прокукарекнуть».
Жене повезло. Он из числа тех, о которых в свое время сказал наш замечательный историк Натан Эдельман: только второе, не битое татарами поколение могло выйти на поле Куликово и одержать победу. Женя был одним из тех, кто не битый коммунистами, вышел, не имея нашего страха перед этим чудовищем, и начал говорить о том, о чем мы боялись говорить даже шепотом. А многие и думать. Мы смотрели на него и, завидуя, боялись: а вдруг его, а заодно и нас загребут. Не загребли. И от этого, то есть от него, мы стали бойчее. Этого не понять тем, кто не пережил страх сталинизма, даже не пострадав сам непосредственно от него. Тут был смешной эффект электропастуха. Я с удивлением наблюдал его, работая в колхозе. Стадо (в данном случае коров) загонялось на пастбище, огражденное не колючей, а тоненькой ниточкой проволоки, по которой шел ток от жалкой батарейки. Корова тыкалась носом в проволоку и получала легкий щелчок по носу. И так, весной, один-два раза повторялось. У коровы хватало разума не нарываться на неприятное ощущение. Она не подходила к проволоке весь сезон, до осени. Уже давным-давно батарейки отсырели и не работали, а электропастух продолжал свое устрашающее действие.
Женя, к стыду нашему, один из тех немногих, который сказал: «Братцы, никто вас даже по носу не стукнет. Идите безбоязненно вперед по человеческому, а не стадному пути».
Ему хорошо было так говорить. Он в партии не побывал и был таким природным, естественным, то есть нормальным человеком среди нас, уже ненормальных. Так что Женя, повторяю, будучи моложе нас, оказался нашим воспитателем. Он оказал огромное влияние на тех, кто мне близок и очень заметен в писательской среде: А. Стреляный, Ю. Черниченко, Ю. Калещук...
Наблюдая жизнь не из кабинета, а в самой ее гуще, он смог подняться от описательства ее, к проникновению в суть социальных процессов. Я имею в виду его рассуждения о так называемом «промежуточном человеке». По сути это то, что югославский политик, диссидент Милован Джилас назвал «новым классом». Люди этого класса сами ничего не создают, но они поставлены быть надсмотрщиками над теми, кто создает, кто работает. И не только наблюдать, но и предписывать, что и как надо делать в производстве, науке, искусстве. Это очень опасная порода людей, которые, будучи элементарно безграмотными, командовали всеми, поучая как сеять, когда; что писать и как бороться с теми, кто пашет и пишет не так, как они, эти «промежуточные люди», учат. Женя, духовно породнившись с такими людьми, как Герои труда, председатели колхозов Бедуля, Калачек, остервенело боролся с самозванцами. Не без успеха, но и не без подзатыльников.