В 1789 году Андрей Воронихин с юным графом в сопровождении воспитателя Ромма совершают поездку по Западной Европе и осе- дают надолго в Париже. Андрэ, как было принято называть Воронихина в семье Строгановых, начал изучать перспективу, пейзажную живопись и архитектуру, а семнадцатилетний граф с головой ушел в революцию. Он стал членом якобинского клуба под псевдонимом Поль Очёр (по названию речки, на которой в Пермской губернии расположен один из заводов Строгановых). Беспокоясь за юного графа, этот псевдоним посоветовал ему взять Воронихин.
Но в Петербурге о «первом русском якобинце» очень скоро проведали, и Екатерина II потребовала от графа Строганова, чтобы его сын немедленно покинул Париж. Графа Павла водворили в подмосковное Братцево, где жила его мать.
А Воронихин, получивший вольную еще в Париже, по возвращении в Петербург продолжил заниматься живописью и в 1797 году был удостоен звания академика живописи.
Последующие годы жизни Воронихина можно, пожалуй, отнести к самым счастливым. Из множества проектов Казанского собора, поступивших на конкурс, MOHapuiero утверждения удостоился план Андрея Воронихина. Павел I подписал его
14 ноября 1800 года, а закладка храма состоялась в первое лето царствования императора Александра I, положившего камень в основание будущего собора 27 августа 1801 года.
А в сентябре Воронихин женился на дочери пастора реформистской церкви, англичанке Марии Федоровне Лонд. Постоянное присутствие женщины в жизни Андрея Никифоровича не могло не придать ему сил и вдохновения. Он целиком отдается сооружению собора.
Через десять лет после закладки первого камня архитектурный замысел воплощается в дивное творение рук человеческих. 15 сентября 1811 года храм был освящен. А 26 сентября на имя Воронихи- на поступает высочайший рескрипт следующего содержания: «Сооружение здешней соборной церкви Казанской Божией Матери останется навсегда памятником Ваших способностей, изобретений и трудов; мне же дает приятный случай вознаградить за столь успешное исполнение возложенного на Вас дела пожалованием Вас кавалером ордена Св. Анны второго класса; в вящее же ознаменование монаршего моего благоволения препровождаю при сем знак того ордена, украшенного бриллиантами».
Воронихин был пожалован чином коллежского асессора и по законам того времени приобрел права потомственного дворянства. К сожалению, этому роду в дворянском сословии суждено было пробыть недолго. Из шестерых сыновей Воронихина двое умерли в малолетстве, трое не дожили до тридцатилетия, не оставив потомства, а последний из них — Константин — покинет земную юдоль в 59 лет и тоже бездетным.
На первых порах удачно складывалась судьба второго сына, Александра. Он окончил Царскосельский лицей и служил во флоте в чине лейтенанта, успешно занимаясь переводом учебных книг для морского корпуса. В 1833 году у него вышла книга: «Собрание небольших переводов из новейших иностранных сочинений по части мореплавания», в которой содержались следующие произведения: «Погоня», «Цейлонские ладьи и Перуанские бальзы», «Шлагтов из клиньев», «Возвращение капитана Росса», «Занятие и укрепление скалы Алмазной», «Плавучий брашпиль рыбаков Командельского берега», «О морской артиллерии». Но в 1835 году Александр Воронихин умер на 28-м году от роду.
Да и сам Андрей Никифорович торопился, как будто предчувствуя короткий срок бытия. После освящения Казанского собора ему оставалось жить три года. И слава Богу, что еще при его жизни его собор стал пантеоном русской славы. На его стенах были развешаны трофеи, взятые у французов во время их нашествия на Россию: 106 знамен и орлов, маршальский жезл Даву, ключи от крепостей и городов, завоеванных русскими воинами в 1812 и 1813 годах. А когда бренные останки М. И. Кутузова привезли в Петербург, Александр I собственноручно написал: «Мне кажется приличным положить его в Казанском соборе, украшенном его трофеями».
Разве мог мечтать о таком величии босоногий крепостной мальчишка из Усолья, сын Пелагеи и Никифора, мальчик, делавший из коровьего навоза и глины слепки храмов? Он мечтал строить храмы, но чтобы в Петербурге, на Невском?! Разве робость подневольного паренька позволила бы так высоко о себе думать?