— Не простит, — заворчала старуха. — Простить легче всего. А вот обиду избыть — не просто. Я, может, тоже тебя не прощу. А вот говорю с тобой, у себя поселила, радуюсь, что человеком обернулся. Покажи себя, какой ты теперь есть, — смотри, мол, сын, и суди.
Мы простились с Прохором Никоновым, крепко пожав ему руку.
— Оплел, — с обидой сказал Володька, когда мы стали убеждать его помириться с отцом. — Вот тут мамка стояла, когда Прохор со своей кралей в город отъезжал. — Володька показал на угол печи. — Схватилась за грудь и сползла на пол. Бросился я к ней, трясу за руки и чувствую — деревенеют они. В тот раз она оправилась. Да ненадолго… Мириться! Да нам, едят тебя мошки, и соседями не бывать!
С тяжелым чувством распростились мы с Володькой.
Съездить к нему больше не удалось. Я отправил ему посылку с порохом и дробью и просил написать о себе.
Но Володька приехал сам в начале зимы. Заявился прямо на работу в желтом потертом полушубке и лохматой собачьей шапке. Не отвечая на вопросы, вытащил из мешка окорок.
— Вот. Тебе. И Анатолию.
У меня пылали щеки.
— Как мне? Зачем?
— За порох.
— Ты что? Я тебе просто так, как товарищу.
— И я как товарищу. — Он посмотрел на меня удивленно и подозрительно.
— Вот послал человеку пороху, — оправдывался я перед сотрудниками. — А он, на тебе, окорок.
Ну пойми, Володь, порох стоит пятерку, а окорок… — Я не знал, сколько стоит окорок, и запнулся.
— Брезгуешь? — рассердился Володька.
Он скомкал мешок и пошел к двери.
Ну и характерец! Еле удержали парня.
Вечером мы сидели у Анатолия и пробовали недоконченный сочный окорок.
— Прохор все еще в председателях? — осторожно спросил я Володьку.
— Угу, — вздохнул он.
— Ну и как вы с ним?
— Да так, — пожал плечами Володька. — Долгая история.
Круто взялся Прохор за колхозные дела.
— Горяч, — с надеждой говорили одни.
— Ретив, — подозрительно морщились другие.
Снятый с бригадиров Ерин, бросовый человек и деревенский сердцеед, подзуживал Володьку:
— Мы молчим, а он нас кушает. Он кушает, а мы молчим.
У Ерина были круглые темные глаза и неподвижный, со складкой затылок. Прохор подарил ему будильник на общем собрании, чтобы не спал до полудня. Ерин был глубоко оскорблен.
Полетели в район продиктованные Ериным письма за подписью «Владимир Никонов и группа колхозников». «Просим снять с председателей колхоза „Луч“ Прохора Никонова, потому как есть он недостойный элемент, имеет прошлое и занимается уничижением человеческой личности».
Под группой колхозников и «уничиженной личностью» Ерин подразумевал себя.
А Володька рад был и этому союзнику.
Одна за другой приезжали в деревню комиссии — из райкома, из райисполкома, из редакции газеты, разбирались, разводили руками, пытались увещевать Володьку. Володька никого не хотел слушать и понимать. Увещевания только сильней распаляли в нем ненависть к отцу. Во всем видел он стремление Прохора выслужиться перед начальством, силой и хитростью заставить забыть о его прошлом. Володька отказался от ремонта дома за счет колхоза, демонстративно не ходил на общие собрания.
Работать он любил, работать с веселой злостью, до смертельной усталости. Однажды остался на третью ночь молотить зерно на току. Ерин сказал ему, угостив длинной золоченой папиросой с кислым залежалым табаком:
— Своим старанием обеспечиваешь славу Прохору?
Володька смутился и ушел домой.
Засела в голову эта мысль: если он для колхоза, значит, и для Прохора, если против Прохора, значит, против колхоза? Как же быть?
— Ушлый он мужик. Крепко в артель вцепился, — сказал Ерин. — Посмотришь, как он приберет в личное пользование дачу у Воробьиной купели.
За деревней была небольшая рощица. У самой дороги из-под корней горбатой сосны выбивался родничок. Он не замерзал зимой, и в студеные дни в нем купались голуби и воробьишки. Потому и звался родничок Воробьиной купелью, а деревня — Талицей.
У рощи срубил себе дачку прежний председатель — высокую, с верандой, окнами на восход. Уезжая, он продал дачку колхозу.
На заседании правления решили переселить туда Прохора: не к лицу председателю маяться без квартиры.
Но Прохор отказался, вопреки предсказаниям Ерина. По деревне пошли пересуды: неспроста, на сторону лыжи вострит. От добра так просто не отказываются. Ерин злорадствовал. Он прибежал к Володьке, запыхавшийся и довольный.
— Еще бы одно заявление сочинить: мол, дезертирует председатель, не имея высокой к тому ответственности.