Так, однажды явился в Кремль некий юродивый Ивашка, который „бывал в исступлении ума почасту", и начал вопить странные слова, весьма близкие, впрочем, к политическим реалиям: „Хотя де… Петра Алексеевича… сторона и повезет, и того много будет если на десять дней, а потом опять будет сильна рука… Софии Алексеевны". Юродивого, разумеется, взяли в приказ, ибо „видения", на которые он ссылался, сильно напоминали волхование, а колдовства (да еще в связи с царской фамилией) многие опасались. Заинтересовалась им и царевна Софья, которая выслушала эту часть „предсказания" не без удовольствия. Шакловитый даже возомнил, будто юродивого „прислали с теми словами Нил и Нектарий чудотворцы". Перед тем как вести умалишенного к царевне, Шакловитый показал его Медведеву „для свидетельства юродства". На том дело и кончилось - юродивого отослали под охраной стрельцов обратно в Нилову пустынь, чтоб народ не смущал. Об этой истории Медведев тогда рассказал как о занятном эпизоде своему знакомому, а тот при удобном случае поведал о нем следственной комиссии. Сильвестр разъяснил обстоятельства дела, но то, что он передавал слова Ивашки своему знакомому, было расценено как преступная пропаганда против Петра!
Мало того, розыскная комиссия решила докопаться до „корней и нитей" и завела особое дело на юродивого Ивашку, длившееся с 15 октября по 10 декабря 1689 года. Ивашку доставили из Ниловой пустыни в столицу, расспросам подвергся игумен Ниловой пустыни и ее братия, по делу была составлена докладная выписка, а приговор утвержден царями. Ивашка был „за его воровство, что он… будучи на Москве, говорил непристойные слова", нещадно бит батогами и отослан обратно в Нилову пустынь в заточение. Эта жестокость по отношению к охраняемому народным поверьем сумасшедшему объяснялась, среди прочего, тем, что сыщики докопались до его связи… со двором патриарха Иоакима! Ивашка сразу признался, что научил его говорить все эти слова человек у Чудова монастыря (резиденции патриарха)*. При этом слова о Петре и Софье оказались второстепенными, а главное, он должен был поведать царевне, „что в полках большой изменит и от того-де будет худо, не попустит-де его Бог, что он за святую церковь не станет". „Большой" - это генералиссимус князь Василий Голицын, которого патриарх Иоаким люто ненавидел и всячески поносил в проповедях [44].
* Дело было ночью, когда Кремль был заперт и бродить близ монастыря чужаки (кроме юродивых) не могли.
Таково оказалось единственное из обвинений против Медведева, которое розыскная комиссия дала себе труд проверить. Вообще при чтении следственного дела Медведева складывается впечатление, что оно стряпалось не политическими деятелями, а канцеляристами-крючкотворами, подбиравшими отдельные словечки, но плохо разбиравшимися в государственной кухне. Это вполне возможно, поскольку расправившись с Шакловитым и Голицыными, участники переворота должны были переключить свое внимание на дележку власти, а подарить обещанную патриарху голову Медведева могли поручить мелкой сошке, не всегда знавшей, что делать со „спущенными" указаниями.
Например, Медведева долго расспрашивали о его отношениях с пограничным воеводой и государственным деятелем боярином Леонтием Романовичем Неплюевым. Сильвестр ответил, что они давние знакомые, но встречались нечасто, и объяснил, что речь шла о письмах от православного духовенства в Польше. Розыскная комиссия узнала, что Медведев был против вечного мира с Речью Посполитой и начала большой войны с Крымом, потому что он, как и его корреспонденты, считал скорую победу над Крымом невозможной, думал, что война ослабит Россию и тем будет выгодна полякам. Неплюев спорил с Сильвестром, говорил, что „Крым возьмем вскоре", а Голицын, которому Леонтий Романович передал мнение „ученого старца", гневался на Медведева. Слова свои подследственный мог подтвердить перепиской, но комиссия этим не заинтересовалась: во-первых, мнение Медведева совпадало с мнением многих сторонников Петра (например, Б. А. Голицына), во-вторых, непонятно было вообще, что делать с этими показаниями. Неплюев был сослан вслед за Голицыными, вот только за что? Когда обеспокоенные скоропостижными наказаниями высокопоставленных лиц бояре обратились за разъяснениями к самому тестю царя Петра боярину П. А. Лопухину, тот пополнил закрома российского черного юмора таким перлом: „Явной его, Леонтия, вины вы не ведаете, а тайной вины и мы не ведаем!"