При Шуйском, писал князь Иван Андреевич, Гермоген „украшал святой патриаршеский престол". „Видел добрый пастырь царя малодушествующего, много помогал ему своим искусством и не смог спасти того, ради которого принял от всех людей многие беды". Гермоген, по словам Хворостинина, был „истинный пастырь наш и учитель изрядный". Князь Иван не хотел обманывать читателя, представляя Гермогена идеальным духовным вождем. Как и все русские люди в Смутное время, патриарх испытывал колебания и делал ошибки. В ряде случаев паства ополчалась на высшего иерарха, в свою очередь Гермоген выступал против большинства. Иногда патриарх „уязвлялся страхом перед людским шатанием, иногда безстрашием украшался". Главное - он являлся кротким учителем, кротостью поучая людей следовать божественному уставу.
Дойдя до рассказа о Гермогене, Хворостинин отошел от хронологической последовательности в изложении: он был целиком захвачен мучительными размышлениями, душевной болью, сомнениями относительно этой фигуры Смутного времени, в которой для князя Ивана Андреевича зримо выражалась роль церкви в разделенном гражданскими конфликтами обществе. Те, писал Хворостинин, кто получал от патриарха благословение, низринули его с пастырского престола.
Гермоген, патриарх Московский и всея Руси
„Я видел неиствующих на его величие, и распылался мыслью своей, и душей болел за него, ибо видел пастыря, пораженного своими козлищами, которые вместо волков бодали и уязвляли своего владыку. Хотя я больше всех перенес от него гонений и граблений, жил в тиранстве под его властью (имеется в виду заточение. - А. Б.), но никогда не мыслил на него лукаво, а больше всех скорбел о нем, и стремился спасти его, и не мог спасти, потому что его гневом был обращен в ничто!"
Человек, которого Гермоген объявил еретиком, сумел оценить положительные качества своего гонителя, „истинное свое и благочестивое исправление ему отдать". В немногих словах, на частном примере Хво-ростинин показывает трагизм борьбы с „еретичеством", бившей по людям, сохранявшим свою совесть и человеческое достоинство. „Любимые и славные" для Гермогена люди призывали Хворостинина стать, как и они, тайным врагом патриарха, „обещая…, - пишет князь, - многотысячное обогащение", надеясь заставить переступить через свою совесть „юности моей ради". Но Хворостинин сохранил верность Гермогену и верность себе.
Недаром в критический момент гражданской войны, когда захватившее власть после свержения Шуйского правительство „семибоярщины" призвало на московский престол польского королевича Владислава и волны интервентов заливали всю страну, „украшенный сединами" патриарх со слезами обнял молодого Хворостинина: „Ты более всех потрудился в учении, ты ведаешь, ты знаешь". „Книжное любомудрие" князя Ивана Андреевича более не вызывало у патриарха подозрений, напротив, Гермоген надеялся, что искушенный в науках юноша поймет его позицию. Я никогда не призывал в Москву интервентов, говорил патриарх, это ложь, что я вооружаю и поддерживаю „неединоверное воинство, которое, нарушив клятву, обладает нами через свое слово. Вы свидетели моим словам: я никогда такого не говорил! Одно проповедовал вам: облекитесь в оружие Божие, в пост и в молитвы… Се оружие православия, се сопротивление в вере, се устав закона! А кого нарекли царем (то есть Владислава. - А. Б.), если не будет единогласен вере нашей, не будет нам царем! Если же будет верен - да будет нам владыка и царь!"
Во время этого разговора Хворостинин был еще при дворе, участвовал (как и Гермоген) в таких событиях, как отправка посольства к осаждавшему Смоленск королю Сигизмунду с прошением отпустить на московский престол его сына Владислава. Автор сочинения „Словеса дней, и царей, и святителей" не снимает с себя ответственности за последовавшие трагические события, не старается задним числом разделить людей на патриотов и „изменников", как это было свойственно историкам. Те, кто, несмотря на протест Гермогена, насильственно постриг, а затем и выдал врагам Василия Шуйского, „обольстили нас и так, благодаря многим обманным речам и легкости ума нашего, столицу нашу захватили и народ оскорбили". Лишь когда Сигизмунд арестовал посланное к нему посольство и после кровопролитной осады взял город Смоленск, защитники которого погибли, но „не сдались, не преклонили перед врагом головы своей", после ужасающей резни, устроенной интервентами в Москве, позиции людей определились.
На место раздора гражданской войны пришло объединение сил в патриотическом Всенародном ополчении, выступившем против интервентов и тех русских, которые „как враги единоплеменникам своим были, пожигая и губя нас". Патриарх Гермоген, отказавшийся сотрудничать с изменниками и их хозяевами-поляками, был заточен и уморен голодом в Чудовском монастыре в Кремле. Прошло время, и князь Хворос-тинин, уже закаленным во многих сражениях воином, смог вернуться к своему духовному отцу.